В этом году Каннский кинофестиваль не аккредитовал кинокритиков, пишущих в российские издания. Но нам удалось взять интервью у Маруси Сыроечковской, режиссерки документального фильма «Как спасти мертвого друга», который отобрали в параллельную программу ACID. Она создала картину о своем друге, парне и бывшем муже Кими, который на протяжении многих лет страдал от героиновой зависимости. В основу проекта легли архивные записи, которые она снимала в течение 12 лет их отношений. Мы поговорили с авторкой о работе над кино во время пандемии и о том, что осталось за кадром.
Ты ученица школы документального кино Марины Разбежкиной, она учит студентов принципу максимального сближения с героями документальных фильмов, требует проводить с ними месяцы и годы, полностью погружаясь в их жизнь. Ты провела более 12 лет с Кими, но мне кажется, что в эти годы ты также изучала сама себя. Думаю, что «Как спасти мертвого друга» — это твой ящик Пандоры, который ты открыла всему миру. Как пришла к этому решению?
Сама мысль, что в моих архивных записях может быть кино, возникла через пару лет после его смерти, и я смогла сесть и отсмотреть все. Тогда увидела фильм, его нужно было только достать. К этому моменту я уже отучилась у Разбежкиной.
Ты с ней как-то консультировалась?
Она мне помогала на начальном этапе, когда я готовила трейлеры для питчингов и заявки. Черновые версии не посылала, так как знаю о ее занятости, а отсмотр чужого материала занимает много времени.
В титрах фильма виден признак настоящего фестивального кино: огромное количество логотипов фондов, которые поддержали проект.
Огромную часть работы сделала Ксения Гапченко, за что ей огромное спасибо. Первым фильму помог фонд IBF (IDFA Bertha Fund), они меня подбадривали во время эпидемии COVID-19, с ними я советовалась и получала фидбек.
Люблю читать «благодарности» в титрах, в твоих есть фамилии режиссера Александра Зельдовича («Медея», «Москва») и кинокритикессы Алисы Таежной. Как ты с ними связана?
У Зельдовича я училась и ему показывала одну из черновых сборок. Потом долго ее обсуждали, было очень полезно. Позже перед премьерой режиссер сказал мне: «Твой фильм про жизнь с ампутированным будущим. Кими пережил эту ампутацию раньше нас и умер, не выдержав. Теперь *** подвергла нас той же операции. У фильма открытый конец — посмотрим, как справимся мы». А с Алисой давно знакома, она знала Кими, ей тоже прислала на оценку одну из сборок.
Сколько было вариантов? Очевидно, что материала было очень много.
Как раз один из креативных вызовов был в том, что сначала я снимала не для фильма, а для себя: были разные камеры, форматы, количество кадров в секунду. Поэтому на монтаже мы много всего перепробовали, чтобы почувствовать движение времени и оценить, сколько времени уделяем каждому из героев. Наш финальный вариант — № 27. Когда так долго работаешь, в какой-то момент взгляд «устает», поэтому было интересно услышать чужое мнение.
Делала ли ты какие-то перерывы? Уезжала в деревню на детокс?
Я работала вместе с монтажером Кутайбой Бархамджи, он из Сирии, но живет в Париже. Первая монтажная сессия была как раз в Париже в марте 2020 года, а через неделю началась эпидемия. Мы не знали, как продолжать работу, где встречаться. Поэтому остальные сессии были через Skype. Это было очень тяжело, потому что в онлайне тратишь на 50% больше времени, а получается на 50% меньше. За месяц сильно устаешь смотреть в экран, поэтому мы делали перерывы.
Сначала твой фильм отобрали в основной конкурс престижнейшего фестиваля Visions du Reel, где фильм получил Особое упоминание жюри. Потом ты попала в Канны в параллельную секцию ACID (пер. «Ассоциация дистрибуции независимого кино»). Как так получилось?
Нам хотелось попасть в ACID, потому что ассоциация помогает с поиском дистрибьюторов во Франции и сотрудничает с фестивалями по всему миру, где потом показывают отобранные в программу фильмы. Для независимого кино это огромная поддержка. С Каннами было все просто: наши sales-агенты подали заявку, и нас отобрали. Об этом я узнала в Ньоне на Visions du Reel, была очень рада.
В российском искусстве редко говорят о запрещенных веществах и зависимости от них. Легко вспоминаются только фильм «Обходные пути» (2021) Екатерины Селенкиной, песни Хаски или инсталляция «Дикобраз» Дмитрия Пахомова, которую выставляли на второй Триеннале российского современного искусства в музее Garage. Твой проект открыто рассказывает о проблеме наркозависимости, но я чувствую недосказанность, нежность. Нет кадров с употреблением запрещенных веществ и последствиями их принятия.
На монтаже мне визуально больше понравились кадры, где я через отражение показываю приготовление к дозе, чем крупный план шприца. У меня не было самоцензуры, решение принималось исходя из материала.
Есть ли что-то, что ты не включила в финальный монтаж по этическим соображениям?
Не хотела показывать Кими в совсем плохом состоянии, когда он был «в ноль». Хотелось, чтобы в Кими оставалась сила.
Чтобы сохранить его другим для себя?
Да, хотелось оставить в памяти человека, каким я его помню и хочу помнить.
В других интервью ты рассказывала, что не пытаешься его оправдать, — я согласен с тобой. Мне кажется, что оправдания принижают человека, как и жалость. В «Как спасти мертвого друга» ты очень честная, не сваливаешь всю вину на наркотическую зависимость, а говоришь, что проблема была в тяжелой депрессии Кими. До определенного момента вы были похожи, ты тоже употребляла, была внутри этого «уробороса» — как ты из него вышла?
У меня желание принимать запрещенные вещества и алкоголь было также из-за депрессии. Я о ней не знала, казалось, что все живут так и справляются как-то. Когда-то я пошла к психиатру, поняла, что не жизнь так ощущается, а депрессия. Начала лечиться, стало лучше, и пропала необходимость в самолечении и желании перестать чувствовать этот вселенский ****** (ужас).
Пыталась ли ты Кими отвезти к психотерапевту и помочь ему до того, как он стал пациентом в психиатрических больницах?
Он получал помощь в клиниках, но для него это не сработало. В итоге он продолжал употреблять и саморазрушаться. Я не знала, что можно сделать и как помочь тому, кто не хочет жить. Поэтому просто была рядом и поддерживала.
Читал о похожем в огромном исследовании самиздата «Батенька, да вы трансформер». Самый страшный цикл текстов про родственников наркозависимых, где они пытались не быть абьюзерами для своих любимых, но и не игнорировать их боль и как-то помочь. Кто-то чувствовал стыд, другие — злость. Что чувствовала ты? Твое кино сделано с большой любовью к Кими, но что-то точно осталось за кадром.
Я не использовала запись разговора с мамой Кими после поминок, когда она сказала, что это была его жизнь и нельзя руководить человеком. В последние годы было очень тяжело видеть его в психиатрической клинике, ему на моих глазах становилось хуже от всех таблеток. Были моменты, когда мне самой было очень тяжело, и тогда я не могла общаться с Кими, не приезжала к нему. Было больно, хотя хотелось поддержать его. В таких случаях мне помогала камера, она сохраняла дистанцию и создавала ощущение, будто это все нереально в этом маленьком экранчике.
Камера тебя спасала.
Да, снимала, потому что было психологически тяжело все переживать. Я по себе заметила, что в тяжелой ситуации отгораживаюсь камерой. Это мой способ фильтрации мира и взаимодействия с ним, чтобы был какой-то смысл.
Мы не видим смерть Кими, хотя можем догадаться, что произошло, по его записке или упоминанию «золотого укола». Как ты приняла это решение?
Мне кажется, что объяснять ситуацию не надо. Не так важно, как он умер, не про это фильм. Я сразу показываю гроб, чтобы не было никакой интриги.
Думаю, что «Как спасти мертвого друга» — это история не только про Кими, а про всех живущих в России.
Да, поэтому в финале в небе парят «панельки» со светящимися окнами. Пыталась создать ощущение, будто в каждом окне находимся мы другие или какие-то незнакомые нам семьи, похожие на нашу. К сожалению, мой путь и путь Кими не уникальны.
В картине ты связываешь историю ваших жизней с историей страны. Такая задумка была изначально?
Мы живем не в вакууме, события в стране влияют на все. Если говорить про стигматизацию и самостигматизацию наркозависимых, то эту проблему создало государство, потому что люди из-за репрессивного законодательства не чувствуют, что могут бороться за свои права и быть достойны хорошей жизни. Все взаимосвязано. Мы отсматривали материал и решили включить кадры, где нет Кими, потому что кино — это часть моей истории тоже.
Уверен, что ты видела свой фильм уже много раз во время работы, но что ты испытываешь на публичных скринингах?
Я больше 100 раз видела материалы, эмоциональная дистанция есть, но полностью пересматривала только на премьере, на других показах выхожу из зала после начала. Мне в какие-то моменты очень тяжело. Фильм помог отгоревать и прожить опыт отношений, но боль не проходит, а притупляется.
Как ты расслабляешься?
Трудно ответить на этот вопрос. Раньше смотрела фильмы, сейчас не могу, только игра на гитаре помогает.
Кому хотела бы показать свой «Как спасти мертвого друга»? Думаю, что Гаспар Ноэ оценил бы высоко за сцену с дискотекой.
Ой, спасибо, попробую ему прислать. Хотела пригласить семью Кими на премьеру, но у них закончилось действие паспортов, и визу было сложно получить. Скорее всего, Кимин брат Андрюша приедет в Тель-Авив, очень жду этого момента. С мамой сложнее, ей тяжело лететь с пересадками, человек в возрасте. Хотелось бы показать ей в кинотеатре, но придется по ссылке.
А из известных людей кому?
Не знаю, ты посоветуй.
Марине Абрамович, очень мудрая женщина. Есть еще двое, но они умерли: это Шанталь Акерман и Ширли Кларк.
Вспомнила. Есть один человек, который делает совершенно другие фильмы, но он — моя подростковая любовь, подвиг меня пойти в киноиндустрию. Это Грегг Араки, очень рекомендую его картину «Нигде», сильно полюбила ее. А еще, наверно, хотелось бы показать кино Лотте Волковой.
Есть ли какие-то планы на показы в России?
Да, но пока ничего не известно. Мне это очень важно, потому что многие люди, к сожалению, проходят через похожий опыт.