Рецензия на фильм «Последний поезд»

И про войну, которая не кончается, прямо "Двадцать дней без войны". И прицельно для библиотекарш, которые с общенародными "Матрицей" и "Властелином колец" идеологически несовместимы. Куда теперь девать этот дебют? Ну, "папино кино", и отползаем, отползаем. Тем более что вроде бы шикарная Европа из одной ей ведомых комплексов между Германом и Звягинцевым выбрала известно что. Есть, есть заранее подготовленные позиции.

Этот фильм уже никогда не сумеет снискать себе вполне заслуженной славы. Только, может быть, задним числом будут помнить, что вот – был некий дебютный "Последний поезд" у автора того-то и того-то – как помнят сокуровский "Одинокий голос человека", допустим. Между тем, из эстетики Германа-старшего ноги Германа-младшего растут ничуть не больше, чем из "Камня" того же Сокурова. Кто помнит, как в "Камне" воскресший Чехов колбаску "Любительскую" обнюхивал, разве усомнится в этом, увидев предсмертную рвоту, хлещущую изо рта сожженной артистки фронтовой бригады? Дальнейшее уклонение от фильма на мотив "там немцы хорошие, а нашей ментальности это смерть" тоже дешевле только в Малаховке, специально свести кино для совсем протоплазмы. Будто наша ментальность хуже немецкой или лучше чеховской. Фильм, однако, упорно защищается. Что ж, потом – так потом, срок эстетической годности не проштампуешь. Но если при всем вышесказанном посмотреть все-таки сейчас, кино просто прочистит зрение. Так с похмелья глаза очень хочется вымыть. Мыть, мыть – и головочка вроде бы проясняется, и все члены ощутимы.

Хотя процесс отмыва сам по себе обременителен. Кому-то даже с чистосердечным желанием разуть глаза многое будет непонятно. Только вы сами посудите: парень, родившийся через три десятилетия после войны, какого лешего будет про нее снимать? Разумеется, Герман-младший снимает про другое, вполне близкое в его и вашем нежном возрасте, про то, как, блин, терпеть. Тебя сделали, а ты терпишь и, в общем, не очень курвишься. Тебе больше не светит ничто и никогда, а ты все равно ходишь, ходишь, ходишь. В сухом остатке, даже если скурвишься в ноль, подсуетишься, прогнешься, останется ведь то же самое. Ну, ходить будешь с собственным самоваром и от комода до обеда, но это только тяжче. То есть как бы ни было трудно любому мужику признать свое полное поражение, лишь после этого он становится мужиком. Вот вся простая мысль, которую снимает Герман-младший, делая, кстати, немало типично дебютных режиссерских ошибок. Тем не менее, чистота зрения налицо.

В 1943 году на Восточный фронт прибыл немецкий военврач. Старый, толстый, глупый. Ну, он оттуда так и не уехал, он не был Дантом, "земную жизнь пройдя до середины". Хотя был у него свой Вергилий – немецкий почтальон, и был ад – русская степь зимой. Некошеная. Собственно, все, но ведь не сунешься в наркоту или нынешние войны, чеченские, иракские – там узкий круг, а там еще более узкие политиканы. Зато адский холод не чувствуют нынче лишь в теплоте и сырости протоплазмы, значит, как без него? Только чтобы его идеальным воплощением стал тот 43-й год, все надо делать точно. Все в принципе памятно, чтобы проверить, а так ли шли составы, так ли сидели мундиры, такие ли танки подбитые бывают и "партизанен, партизанен". У Германа-младшего проверяется даже бабья косынка, повязанная под каской убитого немца в правом нижнем углу кадра. Цинковый тазик, называвшийся "шайкой", в котором моют ноги.

Хроникальная достоверность, вытянутая спустя аж шестьдесят лет после войны, сделала терпение редкостно наглядным. Пустота, белизна или серость, пурга, хмарь и нескончаемый кашель в фонограмме – вообще-то вне сюжета. Демонстративная нелепость персонажей лишь объясняет, "за что терплю". За наличие тела, не сливающегося ни с мозгами внутри, ни со всей жутью снаружи. Эта проблема, кстати, тоже актуальна, поскольку под напором всей и всяческой виртуалки у каждого сегодня то тело – абсолютная обуза, то в нем абсолютно иссякла способность суждения. Именно с актуальностью связано то, что играющий главную роль Павел Романов – не актер, а искусствовед, когда-то преподававший театр Герману-младшему. Не ведая искусства, терпеть вообще невозможно. Зато после фильма выходишь и без немецких мундиров, без 43-го года четко видишь, что даже ты еще можешь быть половым ковриком.

Текст: Екатерина Тарханова