Обратимая «Необратимость»: рассказываем о новой версии картины Гаспара Ноэ. В оригинале время шло в обратную сторону, здесь же сцены расставлены в привычном хронологическом порядке.
Молодая пара, Маркус (Венсан Кассель) и Алекс (Моника Белуччи), собирается сходить на вечеринку. К ним привязывается бывший парень Алекс, Пьер (Альбер Дюпонтель), интеллектуал, который всё никак не может отпустить прошлую любовь. Никто не знает, что через считаные часы девушку жестоко изнасилуют и изобьют в переходе, а Маркус и Пьер отправятся искать преступника, чтобы так же жестоко отомстить.
«Необратимость. Полная инверсия» — перемонтированный фильм Гаспара Ноэ 2002 года. В оригинале сюжет двигался в обратную сторону — от финала к началу, — здесь же история рассказывается в прямом хронологическом порядке. Чтобы оценить, как новый монтаж «Необратимости» меняет восприятие фильма, мы провели небольшой эксперимент. Решили написать «двойную» рецензию: Ефим Гугнин — в качестве зрителя, впервые познакомившегося с историей уже в её новом виде; Настасья Горбачевская — от лица человека, знакомого с оригиналом.
Должен признаться, что эксперимент наш вышел не совсем чистым — хоть я и не смотрел «Необратимость» в оригинальном виде, я знал, что это за кино, видел кадры из мучительно долгой сцены изнасилования и был в курсе необычного хронологического порядка картины. Кроме того, к специфическому стилю Гаспара Ноэ мне не привыкать — после «Входа в пустоту», знаете, ничего не страшно.
Было немного обидно знакомиться с «Необратимостью» вот так — с неоригинальным монтажом, вне изначального авторского замысла. Казалось, что «нормальная» хронология уничтожит значительную часть обаяния картины: теперь это не сложносочинённая история о бессмысленном круговороте насилия и не глубокое размышление о природе времени, судьбе и прочих экзистенциальных категориях. А довольно прямолинейный rape-and-revenge — безусловно, шокирующий, брутальный, гениально сыгранный и снятый (особенно впечатляет то, как Ноэ переходит от уютных сцен со сложными, уверенными движениями камеры к клаустрофобным эпизодам, где объектив хаотично болтается из стороны в сторону, крутится вокруг своей оси и лишь изредка выхватывает измученные лица героев). И всё же для режиссёра с его репутацией слишком простой.
Но вот в чём дело: если вы уже знаете об истинной природе «Необратимости», то в любом случае не сможете воспринимать «Полную инверсию» как прямой нарратив. Это знание будет свербеть в мозгах, не давать покоя, оно заставит задавать вопросы: «А как бы это выглядело, если бы фильм шёл «как надо», в обратном порядке?», «Ага, то есть в изначальной версии в этой сцене я бы ещё не знал того, что знаю?». Ноэ проворачивает изящнейший трюк: смотря один фильм, зритель у себя в голове сам монтирует совершенно другой, как бы воспринимая два разных повествования одновременно. И эмоционально откликаясь сразу на оба.
Получается, что «Полная инверсия» создаёт эффект, обратный оригинальному фильму. В той «Необратимости» зритель сначала удивлялся запутанному изложению Ноэ, а потом уже выстраивал в голове стройный сюжет, ужасаясь тому, насколько он депрессивен. В этой «Необратимости» зритель сперва знакомится с историей — уже разложенной по полочкам, выстроенной в удобоваримом виде, — а потом, постфактум, осознаёт, какие смыслы обретает фильм при его обратном прочтении. Второй вариант лично мне кажется даже более любопытным. Это совершенно уникальный опыт — обычно мы стремимся упростить кино при его восприятии, тут мы его вынуждены усложнять.
Кажется, никто ещё так не работал со временем в кино: хотя бы потому, что для создания этого эффекта надо сначала снять и без того запутанный фильм, а потом самому же его распутать, создать метатекстуальное пространство, в котором картина спорит и соперничает сама с собой. Как тебе такое, Нолан?
Автор: Ефим Гугнин
Когда спал налет психопатического транса, а возмущенные крики публики Каннского фестиваля 2002 года затихли в толще лет, стало понятно, что «Необратимость» — кино куда более конкретное и куда менее эпатирующее, чем оно тогда казалось (или хотело казаться). «Насилие порождает насилие» — своего рода теорема, которую можно прочесть, как нынче модные палиндромы, в обе стороны (что удалось и фильму), но которая нуждается то ли в доказательствах, то ли в вечных напоминаниях о непогрешимости своей истины.
Где-то на двадцатой минуте «Необратимости» (той самой, первой) зрителя вышибает первый нокаут: воющий рев гипнотических нот и убийство огнетушителем — жестокое, импульсивное, бескомпромиссное, вызывающее и острое неприятие, и осуждение акта насилия и его вершителя. Последующие инвертированное действие превращается в своего рода процедурал, судебное заседание, где зрители занимают кресла присяжных, обвиняемый дает показания, в кадр зовут свидетелей, саму жертву, случайных понятых. Само собой, процесс построен по законам совершенно другого жанра и в специфике киноязыка Гаспара Ноэ, который свое имя и метод, в общем-то, благодаря этому фильму и обрел окончательно.
Для инверсии 2002 года и ее героев не существует будущего времени, все уже свершилось: каждый из них похож на ожившего мертвеца, с лица и рук которого смыли кровь, все, что будет после (то есть было до) — вечеринка, диалог влюбленных, а значит, живых, — раздавлено бетонной плитой финала: довольно сложно по- настоящему услышать, о чем говорят двое в квартире, пройдя через уничтожающий зрительский опыт (в случае Ноэ эта немного снобистская формулировка — лучший синоним «просмотра»).
В обратной череде событий Алекс (Моника Белуччи, несомненно, совершившая один из величайших актерских подвигов) мыслится объектом: её насилуют, за неё мстят, её ведут на вечеринку, она — трофей и символ вожделения, даже самые близкие мужчины-любовники, нынешний Маркус и бывший Пьер , делят свои заслуги на постельном фронте как ордена на простыне.
В 2020 году Гаспар Ноэ возвращает Алекс роль субъекта и голоса и глаз истории, элементарно делая рокировку в первостепенности героев. Элегия утраченного рая становится упражнением менее метафизичным и мифичным, и, возможно, даже куда более беспощадным и опустошающим, но при этом лишенным тупикового пункта назначения. Прямая хронология так или иначе подразумевает за собой будущее — едва ли радужное, светлое и наполненное успокаивающей зеленью лужаек, но по экрану проходит рябь резонанса какого бы то ни было продолжения. Алекс из погребенной заживо превращается в выжившую — жуткий современный подвиг, а начало становится услышанным. Пусть оно и сдавлено гнетущим предчувствием фатума для тех, кто знает, в которую сторону движется это колесо судьбы (не зря Алекс видит вещие сны), все же обыденность возлюбленных наполняется воздухом и жизнью, пусть и не столь идиллической, какой она могла казаться по ту сторону ада.
Впрочем, скрупулезные сравнения здесь, в общем-то, ни к чему: кинематографический эксперимент «Необратимости» вновь удался. Две хронологии не то чтобы дополняют друг друга, а скорее, напротив, осознают независимость и полярность восприятий мужского и женского: красота в глазах смотрящего, а история в устах рассказчика.
Авторка: Настасья Горбачевская