Рецензия на фильм «Старухи»

Оба фильма сделаны дебютантами, пришедшими из смежных областей. Это означает, что "официальная" русская киношкола больна, попала в руки не самых проницательных людей и штампует провинциальные представления о профессиях.

Просмотр "Старух" вызывает сложную смесь восторга и печали. Хотя сначала надо приспособиться к неспешному ритму, какой только и возможен в разреженных пространствах России. "Ехал на ярмарку ухарь-купец", – трубно поет Николаша, местный Квазимодо, единственное существо мужского пола, которое осталось в забытой деревне. И есть на десяток разрушенных изб пятеро старух, шестую схоронили. Сами вырыли могилку, сами опустили гроб, мужиков нет. Мужики вон в танках ездят окрест, воюют с невидимым врагом, который окружил Россию, довел до полной нищеты и хочет ей погибели.

Мужиков с их танками можно употреблять с пользой – например, разнести снарядом старую избу на дрова.

Иногда из внешнего мира являются разные люди. Оперный певец, пьяненький, зычный, городской жизнью загубленный. Беглый солдатик спасается от неуставных отношений. Таджики кочуют в поисках пристанища. Возникают мини-новеллы, во многом импровизированные. К каждой приникаешь как к источнику правды о своей стране – здесь совсем нет художественного лукавства, гротеска, символики, пафоса. Словно нас привезли в эту деревню и бросили без комментариев. Таджики говорят по-таджикски, но мы их понимаем без слов. Старухи тоже лопочут на местном говоре, и произношение у них не дикторское, и зубов уже нет, но и здесь переводчик не нужен, а что-то слышится родное.

Темнее царства не бывает, а чернухи нет: фильм освещен терпеливым юмором и любовью к этому неказистому миру. Освещен и тем, что в других странах названо казенным словом политкорректность, а на самом деле является простой, но забытой нами человечностью. Николаша болен синдромом дауна. В этой роли Сергей Макаров, приглашенный из театра, где играют инвалиды. Он тоже поражен синдромом и играет себя в предлагаемых обстоятельствах. Для него премьера была важнейшим моментом жизни, он единственный вышел на сцену Дома кино в смокинге и бабочке – ему позволили почувствовать себя нужным и любимым человеком, а это в России редко умеют даже по отношению к здоровым.

Если произведение искусства хоть одного вернет к жизни – оно уже создавалось не зря. Но фильм еще и разрушает злейший из предрассудков – неприязнь к непохожим. "Старух" надо принимать как лекарство для души.

Вернемся к России. Это ее образ возникает в фильме. Образ страны за пределами Садового кольца с его актуальными заботами о правах олигархов, конкурсах кутюрье и думских выборах. Эта Россия, которая умела кормить себя и других, а теперь разрушена и доживает. В ней остались только страх перед неизвестным и россказни о сгубивших страну недругах.

Конечно, взята деревня из разряда "бесперспективных". Хотя кругом красота, и земли плодородны. Но работников нет – все убежали за духом красивой жизни, которым несет из "ящика". "Ящика", впрочем, тоже нет, потому что нет электричества. Иногда эта Россия вскипает слепой яростью, и тогда армия похожа на сборище бандитов, а пьяный мужик может до крови избить свою бабу, только о том и сожалея, что не убил. Иногда мальчик-даун примет за чистую монету матерные бредни о людях с песьими головами и спалит таджикский табор, чтоб не жили тут у нас "черти нерусские". И все это, знакомое, отзывается в сердце болью. Так глубоко мы вошли в происходящее на экране, словно вернулись к истокам: "это твоя родина, сынок".

Что важно для авторов: эта Россия уже ничего не создает. Либо доживает век, либо кого-то ловит, либо готовится к какой-то войне. А избы рушатся, свет провести некому, скот давно забили. Жизненная энергия воплощена в пришлых. Явились бездомные таджики – тощий скарб на закорках. Стали жить в брошенных развалинах – смотришь, уж и стены украшены, и плов варится, и люлька качается, и быт какой-то налажен. Как трава сквозь камень. Завидев старух, скажут "салям алейкум", а те ответить не догадаются. Только боятся, как бы чего из этого нашествия не вышло. В пришлых есть то, чего уже нет в местных: традиция, база жизни. Их чужая молитва воспринимается как незыблемый уклад, которому ничто преходящее повредить не в силах. Если мат для старух – быт, то для пришлых – грех. В них сохранились сплоченность и доброта, и они выглядят человечнее своего русского окружения, вот в чем обидная правда.

Хотя у нас осталась корневая любовь к поэзии. Пушкин и тут наше все, и свою поэму одна из старух начнет словами "Преданья старины глубокой". Поэма настоящая, старуха читает гениально, зал млеет. Если бы поэтический дар употребить к делу, а пушкинский слог к быту, давно бы у нас были и стиль жизни, и кот ученый, и златая цепь на дубе том.

Фильм заканчивается почти как "Кубанские казаки" – праздничным застольем. Жизнь продолжается, если есть мозги и руки. Надо отделиться от забывшего людей государства, самим построить себе электростанцию, засветить лампочки, посеять хлеб, завести скот. Работать надо, и все пойдет ладом. Обидно только, что новая энергия, цивилизация и уклад жизни приходят к нам то с Востока, то с Запада, готовенькие. И хоть мы строим на их пути патриотические рогатки, они берут верх над тленом, поразившим Россию хуже чумы. Вот о чем заставляет думать простая история фильма "Старухи".

Как это сделано – тайна автора, его ноу-хау. Из профессиональных актеров здесь только Валентина Березуцкая, играющая одну из старух неотличимо от настоящих. Картина сродни документалистике Роберта Флаэрти, который еще в 20-е годы увлек мир новой мерой правды. Но теперь это художественное кино. Не "игровое" – точное словечко по отношению к "Бумерам" и даже к "Русским ковчегам" – а именно художественное. Согласитесь, что для нашего кинематографа это революция: в нем снова появляются художники.

Когда-то Станиславский пустил на сцену натуральную старуху из глубинки. Она только прошла из кулисы в кулису, и спектакль распался – вся придуманность актерских стараний стала видна. Сидоров пустил пятерых старух в наши потемкинские деревни – и все иллюзии вдруг оказались мелкими и глупыми.

Текст: Валерий Кичин