Трое в лодке, не считая десяти так и не раскрытых проблем.
ММКФ этого года проходит под эгидой «Отцов и детей». Иван Сергеевич минимум дважды за всю программу фестиваля перевернулся в гробу, ведь в современной интерпретации извечный вопрос поколений превращается во влечение взрослых мужчин к молодым девочкам.
Синопсис обещает историю о Георгии (Игорь Верник), который безрассудно влюбился в женщину, не может выкинуть ее из головы, но получает жестокий отказ. Каково удивление зрителя, когда заявленный персонаж больше похож на зацепившуюся за весло тину, чем на главного героя. Вместо Георгия по сюжету гребут две коллеги из некоего медицинского учреждения. Врач-терапевтка Анна Сергеевна (Марина Брусникина) лет сорока и ее молодая подопечная Лена (Лиза Кугай) приезжают на замшелую турбазу, которая, по рассказам старшей, когда-то была раем на земле. Но Бог их покинул, и в первое же утро героини становятся свидетелями утопления девушки в запруде. Это уже дело рук Георгия.
Картина начинается как бодрый триллер, цитирующий камеры Виктора Рональда Гарсии («Твин Пикс», «Хорошая борьба») и Джона Олкотта («Сияние», «Заводной апельсин»). Кажется, что за разлапистым еловым массивом ждет нечто хтоническое — декорации располагают, но динамика идет ко дну на пятнадцатой минуте.
Режиссерка картины Светлана Проскурина так и не смогла сконцентрироваться на одной волнующей теме. Анна Сергеевна мечется между желанием заявить на Георгия в полицию и узнать его поближе — вот принцип «моя хата с краю». Лена хочет как можно скорее уехать, но при первой же возможности набрасывается на незнакомца-убийцу, а потом он бесцеремонно и ее использует — видимо, грубое переосмысление «Лолиты». Георгий лишь под конец рассказывает лодочнику-алкоголику о своей несчастной первой любви, которую теперь чувственно называет «сукой» и хочет убить — или уже. Где-то рядом мелькает безучастие живущих по соседству отдыхающих, пристрастие к бутылке и целый список остросоциальных тем.
Крамольный вопрос срывается сам: что, собственно, хотел сказать автор? На финальных сценах фильма становится ужасно неловко: кажется, прямо сейчас зритель должен прозреть и все понять. Горделивая камера следит за героиней, уходящей вдаль с высоко поднятой головой. Мы пытаемся уцепиться за мысль, вкладываемую в нас на протяжении полутора часов.
Еще более неудобно становится после пресс-конференции, на которую всем сердцем надеешься — все станет ясно, верно? Но тучи с болота надуваются в кинозал, и участники съемочной группы единогласно утверждают: что видит Светлана Николаевна, заметить никто больше не может. Оператор картины Олег Лукичев на вопрос о работе с режиссером лаконично замечает, что наблюдения Проскуриной неподвластны никому, кроме нее. Создается ощущение, словно все — и создатели, и зрители — проделали титаническую работу ради создания мира, доступного лишь одному.
От Светланы Николаевны эта картина воспринимается как эксперимент-разминка. Было же деструктивное «Воскресенье» о яде коррупции, философское роуд-муви «Перемирие» о молодом дальнобойщике в поиске себя. «Первая любовь» могла бы стать тяжелым размышлением о потерянных девочках-подростках, попадающих в сети взрослых, и даже едкой притчей о мужчинах, которые пытаются присвоить себе женщину. Но когда намеки на четкую постановку проблемы уходят под воду и размываются окончательно, кончик языка совершает путь в три шажка вниз по небу, чтобы толкнуться о вопрос: что это было?