Рецензия на фильм «Первый после бога»

На горизонте национальных блокбастеров появилась живая реальность. Пока что, конечно, полуживая. Есть желание срочно в реанимацию, и, даст бог, больной скоро поправится.

Фильм отличает живое суровое настроение, приближающее его к достославной ленинградской школе военного кино ("Торпедоносцы" (1983), "Порох" (1985)). Притом с самого начала заявлен приличный бюджет (3,5 млн. долларов) – это видно уже на титрах по жесткому монтажу над морем-под водой и далее по морским сценам. По техническому и режиссерскому качеству отснятый материал был явно перспективный, что вовсе не ожидалось от Василия Чигинского после убитых "Зеркальных войн: Отражения первого" (2005). Но действительно в "Первом после бога" к режиссеру претензий нет. Финская база Северного флота 1944 года вполне похожа на правду – по подробностям быта и работы на берегу, по приглушенному цвету и холодному воздуху, по мельчайшим деталям флотских мундиров и немецким пластинкам, под которые танцуют. У фильма был с десяток консультантов не для блезира, а для дела, и они свое дело сделали. Ничуть не хуже сняты морские бои – по числу общих и верхних планов и малозаметности спецэффектов это вполне международный уровень.

Наконец, актерский состав тоже вполне приличный. Сергей Рубеко, Сергей Горобченко, Виктор Сухоруков, Юрий Степанов в видимый кайф отрабатывают эпизоды, запоминаются, как люди, хотя Горобченко должно было быть больше. Хуже, конечно, главный герой – Маринин Дмитрия Орлова. В Орлове ("Небо. Самолет. Девушка" (2002)) вроде бы все есть – рост-вес, плечи-бедра, даже грудь волосатая, даже харизмой пахнет – а чего-то не хватает. Того видимого намека на душевную тонкость, который и делает любого мужика неотразимым для бабской публики, хотя все бабы знают, что под видом, как правило, ничего нет. Ведь даже по сюжету Маринин (не говоря уж о его прототипе Маринеско) должен быть неотразимчик, а у него глаза все время, как у тухлого судака. Зато совершенно лучший – открытый фильмом грузин Миша Гомиашвили (сын покойного Арчила) в главной злодейской роли. У его особиста майора Шарабидзе даже проваленные в сюжете детали второго плана все равно видны и интересно: а что все-таки за тип, что у него в загашнике с такой-то высокой русской литературной речью, с таким магнетическим взглядом и семейным альбомом в сумке. Гомиашвили по тонкости психологии является центром картины, что лишь, к сожалению, подтверждает нарушенную гармонию сюжета.

Вот не надо все остальные тяжелые раны фильма валить на тяжелые североморские съемки, ограниченные из вредности одним из штабных начальников. Понятная ситуация с невозможностью пролонгаций по нынешним психосоветским временам совершенно не искупает очевидной сценарной импотенции. Даже чистая биография Маринеско без добавок дала бы более содержательное кино, чем коллективное творчество неких мифических Капитанова и Евсюкова. Это ясно особенно после недавней истории с "Электроном", над которой ржала вся страна, хотя в ней ничего не выдумано. А тут можно было не ржать, а по деньгам и масштабам сделать нормальный героический эпос, и все бы смотрели его с интересом. Материал позволяет. Но такое впечатление, что Василий Чигинский снимал, например, "Лорда Джима" /Lord Jim/ (1965), а ему все время подсовывали, например, "Письмо незнакомки" /Letter from an Unknown Woman/ (1948). С какого бодуна фильм сделан как бы "от лица юной блокадницы", приплывшей на финскую базу и "с первого взгляда" безответно влюбленной в капитана? Что, собственно, это "лицо" (Лиза Боярская) дает судьбе капитана или что судьба капитана дает этому "лицу"? Где драматургия, если отношения не возникли, жизнь блокадницы от "взглядов" ничуть не переменилась, а всем показанным событиям ее взгляд отнюдь не придал "сказовой" интонации? Ни жизнь подлодки, ни бои, ни шашни со шведкой, ни охота особиста не кажутся легендарными, архетипными, как могло бы быть в "сказке".

Никакая эта блокадница играет единственную роль – отнимает у событий время, так нужное им для той самой психологической тонкости военно-сталинских времен, которая подспудно сохранилась в каждой советской голове и без которой все события становятся кургузыми. Вся ее лабуда со столовкой и подружками – как аппендикс в сложных отношениях капитана с морем, берегом и Советской властью. На море он хулиганил и выигрывал работу, на берегу хулиганил и проигрывал жизнь, да при всей его величине Совок еще делал его ничтожеством, прижимая к ногтю за все. Только во время войны он мог ненадолго отбиться, про что и могло быть снято кино, если аппендикс отрезать с концами. Тогда можно было 70% хронометража посвятить боям против 30% – берега, и на фоне напряга в подводной профессии надводные сюжетные нюансы стали бы лишь напряженней. В фильме 70% – на берегу и только 30% – в боях, которых, кстати, просто не хватает. Но и тогда можно было сильней раскрутить роман со шведкой, которой тоже просто не хватает, и многозначительные намеки не работают (учитывая, что у реального Маринеско в Ленинграде были жена с дочкой). Можно было гораздо сильнее сделать характер капитана, который в фильме лишь примитивно рыдает и примитивно прет искать брата-контрика, будучи под надзором особиста. Что это за дитя малое в советском 1944 году? Можно было довести до ума линию салаги-поповича как зеркальную капитанской и высвечивающую всю "советскую среду" и всю "подводную профессию". Вот от его бы "лица" сделать все кино – и решение найдено.

А так даже сам попович оказывается лишний. Так только смотришь-смотришь на правдивость боев и быта, ждешь, когда скажут правду, и теряешься, когда, в сущности, не говорят ничего. Но ведь когда-то "Лодка" /Boot, Das/ (1981) Петерсена о судьбе аж фашистской субмарины завоевала мир правдой войны как вечного поражения, причем не только политического. В войнах побед не бывает, что не отменяет героев ни с той, ни с другой стороны. Может, весь смысл войн – сразу видно, что герои есть, когда человечество совершенно забывает об этом.

"Первый после бога" имел все шансы увидеть, как быть героем, и упустил их почти полностью.