Прекрасное далёко, не будь ко мне жестоко: Вуди Аллен — автор какой эпохи?

Если и есть сегодня режиссер, который как никто другой транслирует убеждение «раньше было лучше», то, пожалуй, это именно Вуди Аллен. Кинематографисту исполнилось 88 лет — то ли вчера, то ли сегодня. Дата рождения Аллена — еще одна мифологема, ставшая частью невротических этюдов: говорят, вместе с именем Аллен Стюарт Кенигсберг юный шутник и комедиограф распрощался и с настоящей датой рождения, 30 ноября, предпочтя открывать новый месяц, а не закрывать предыдущий. Как бы то ни было, цифра 88 вполне внушительна для режиссера действующего: посоревноваться с ветеранской работоспособностью может разве что 93-летний Клинт Иствуд, который недавно опять был замечен на съемках очередного фильма. Если герой вестернов и старость посвящает борьбе с несправедливостью и тем, как страна судит героев, Аллен, войдя в пенсионный период, предпочитает беззастенчиво тосковать по былым денькам, оглядываясь назад. И в то же время раз за разом расписываться в непродуктивности сладкой пилюли ностальгии. Так где же, а вернее, когда же она, эпоха Вуди Аллена?

Париж, полночь и Золотой век

«Мышление Золотого века» — тот самый рычажок запуска тоски, назойливый жучок, который нашептывает, что, как раньше, уже не будет — ведь прошлое жило без тебя. Аллен из собственной неуверенности в сегодняшнем дне вылепил «Полночь в Париже» — фильм, который в медиапространстве будто перезапустил карьеру режиссера и даже стал самой кассовой лентой в фильмографии: ни титулованная и обласканная премиями «Энни Холл», ни душераздирающая «Жасмин», ни хитовые «Вики Кристина Барселона» даже не приблизились к столь весомым показателям. Пиар-кампания «Полночи» избегала спойлеров — хотя, казалось бы, какие могут быть спойлеры к фильму Вуди Аллена? Меланхоличные интеллектуалы будут много болтать и упоительно тосковать? Действительно неожиданность. Виной успеху сарафанное радио и артисты, близкие сердцу: Рейчел МакАдамс, Марион Котийяр, Оуэн Уилсон, Эдриан Броуди… 

Оуэн Уилсон в роли Гила на кадре из фильма «Полночь в Париже»

Первые зрители даже не догадывались, что писателя в кризисе Гила (Уилсон) ждет путешествие во времени и встреча с кумирами всех чувствительных натур — лицами потерянного поколения и их крестной матерью Гертрудой Стайн (блестящая Кэти Бейтс). Фантазия Аллена оживила, пожалуй, самое романтизированное время и место в культуре — 20-е годы XX века в Париже. Прокуренные салоны, пьяный в стельку Эрнест Хемингуэй, убедительный Сальвадор Дали, Фицджеральды — Зельда и Скотт, — влюбленные и отчаянные: энергия вечной жизни пульсирует, играет чарльстон, бокалы вина звенят в мелодиях разговоров! О чем еще можно мечтать? Как оказалось, о чем угодно: о Belle Epoque, эпохе Возрождения или славных деньках Римской империи — о любом времени, где нас не было. С рассветом мерцающая дымка рассеивается и выясняется очевидное: фантазии о ревущих двадцатых живее и интереснее самих ревущих двадцатых. Но разве можно так легко расстаться с иллюзией, если всю жизнь ты почитал себя человеком другой эпохи?

Герой не нашего времени

Пусть именно «Полночь в Париже» оформила обратный билет в край прекрасного далека, Аллена то и дело преследовало желание умчаться от 70-х, 80-х. Сводя и разводя современников, близких по духу, телосложению и картине мира, Аллен составлял собственную карту разбитых сердец ньюйоркцев. «Энни Холл», «Манхэттен», «Ханна и ее сестры», «Мужья и жены» и множество других картин — этакие старые знакомые в привычном ритме жизни, над ними можно подшутить, чуть-чуть подбодрить, если загрустят, или окунуть в сладкую негу мюзикла, как Аллен сделал во «Все говорят, что я люблю тебя», заставив (в том числе самого себя!) петь и танцевать (а еще Голди Хоун, Эдварда Нортона, Дрю Берримор и Наташу Лион). Усталость от Нью-Йорка, трагичных будней и неизбежных расставаний рекомендует уехать из Штатов и отправиться в тур по европейским столицам, чтобы вынудить преданный круг персонажей сменить климат и диапазон проблем. Поиски крема с spf, чтобы понежиться на солнце в «Римских приключениях», или зонтика, чтобы не ежиться от дождя в «Матч Поинт». Но какими бы запоминающимися ни были каникулы, истинного путешественника всегда тянет туда, где трава зеленее, семьи счастливее, а кино вдумчивее и искуснее, — в уютный мирок детства, 30-е и 40-е годы в Бруклине, где миром правит джаз, радио и кинотеатр на углу. 

Вуди Аллен в роли Бриггса на кадре из фильма «Проклятие нефритового скорпиона»

Фильмы-гибриды, собранные из обрывков воспоминаний юности и кадров из классики кинематографа — от гангстерских разборок до «Гражданина Кейна», — всегда были особенным заповедником чудес, фокусов и любви со счастливым финалом (сочетание в картине мира Аллена чуть ли не более абсурдное, чем спойлеры к фильмам). Экстрасенсы, иллюзионисты и даже киногерои оживали и давали бой циникам, а любовь сбивала с ног, как в эксцентрических комедиях 40-х. В «Проклятии нефритового скорпиона» противоположности притягивались под магией гипноза и отправлялись воровать драгоценности, а долгожданный поцелуй освещало зарево фейерверков. В «Пурпурной розе Каира» главный герой фильма покидал экран и выходил за рамку кадра, чтобы взглянуть в глаза самой верной зрительнице, а в «Магии лунного света» глубокое и сентиментальное чувство ломало скептицизм. С одной стороны, обаяние ретро — будто защита для отвода глаз: кто вспомнит, что тогда было? Все выдумано, но выдумано от всей души — не обвиняйте в излишней сердобольности. Тоскливые интеллектуалы живут сегодня, а раньше хватало времени и на праздники, и на приключения, и на радость. Раньше была «Эпоха радио»: приемники становились членами семьи, а ведущие — любимыми друзьями. Раньше жили блестящие (и конечно, выдуманные) джазовые музыканты, которым можно сочинить не менее блестящую биографию и назвать ее «Сладкий и гадкий». Раньше постановки на Бродвее были настоящим событием, даже если вокруг театра свистели гангстерские пули. Хотя проблемы у режиссеров и драматургов почему-то остались те же. Наверное, только раньше удавалось с ними столь играючи справляться.

Джон Кьюсак в роли Дэвида на кадре из фильма «Пули над Бродвеем»

При всей устремленности к ретро-эстетике ни одно из путешествий во времени Аллена не похоже на костюмную мелодраму в традиционном понимании. Чем дальше в лес, тем больше дров: самый загадочный пункт назначения — координаты «Любовь и смерть» — позволяет дистанцироваться и почувствовать творческую свободу, чтобы в классике русской литературы отыскать уголки пародии и не только грустить по ушедшим денькам и слогу Достоевского, но и чуть-чуть посмеиваться над великими.

Можно воспринимать перемещения в начало века как попытку вписать автопортрет в другую (ту самую!) желанную эпоху и наконец поселить альтер эго там, где Аллену и место. По крайней мере, как нашептывает «мышление Золотого века». Вряд ли найдется иное объяснение «Фестивалю Рифкина» — оде среднему автору (каковым Аллен себя почитает), который тоскует по большим величинам кинематографа вроде Луиса Бунюэля и Ингмара Бергмана и презирает современников. Простая истина, проговоренная автором на сеансе психотерапии и в интервью. В вечной тоске по былым идеалам Аллен проглядел современность и жалеет, что не оставил достойного следа в сегодняшнем дне.

Вуди Аллен на съемках фильма «Магия лунного света»

Эпоха Вуди Аллена уже прошла?

«У меня были все преимущества. Я зарабатывал деньги, у меня была полная творческая свобода, и я мог снимать именно те фильмы, которые хотел, один за другим. Я сделал несколько хороших работ, но шедевров не было. И поскольку я не создал шедевр, я чувствую, что подвел себя. Тот, у кого были мои возможности, должен был сделать два-три шедевра».

Пессимизм, присущий Аллену, по собственной легенде, с пяти лет, толкает на неутешительные выводы: величие не достигнуто, амбиции не реализованы, кредиты доверия потрачены зря. План не сработал: Аллен убеждал себя, что если снимать по фильму в год, то какой-нибудь да точно выстрелит. Вероятнее всего, дело не только в кропотливом ожидании шедевра, но и в том, что Аллен работал со старших классов и стал трудоголиком: съемки, драматургия, выступления — все равно что чистка зубов и утренняя газета, ритуалы, которые позволяют чувствовать себя живым и настоящим и отвлекаться от бесконечных мыслей от смерти.

Вуди Аллен реализовался и как стендап-комик, и как артист, и как режиссер (кино и театра), и даже как музыкант-кларнетист (джазовый ансамбль Аллена New Orleans Jazz Band и сейчас гастролирует), но именно стезя сценариста и драматурга автору ближе всего. Аллен, как и положено человеку другой эпохи, до сих пор набирает тексты на печатной машинке, а после приклеивает вырезанные предложения на листы, испещренные рукописными комментариями. Еще одна привычка — или тоска по мелодичному и методичному перебору клавиш? Аллен носит очки в одной и той же оправе со старших классов и вот уже больше 40 лет снимает один и тот же фильм (по убеждению многих). 

Уоллес Шоун в роли Морта Рифкина на кадре из фильма «Фестиваль Рифкина»

Но в бесконечной пессимистичной и меланхоличной тоске Аллен научился ностальгию приручать и конвертировать в художественный замысел, а время от времени и отчаянно бороться с удушающим чувством невозвратно ушедшего. «Великая ирония» — яркий тому пример: возвращение первой любви и сладкая преданность воспоминаниям не только вредят ментальному здоровью, но и буквально опасны для жизни. 

И 70-е, и 80-е, когда Аллен заражал зрителей вирусом интеллектуальной комедии, давно стали ушедшей эпохой: разве хочет режиссер тосковать по декадам, которым был современником в самом расцвете сил? Едва ли. Было и было, удел авторов другого поколения — скучать по юности в декорациях конца прошлого века. Нечто подобное случилось и с тем самым так и не снятым шедевром. Куда интереснее и интригующее воображать, что однажды утром, сев за старую печатную машинку, сочинишь нового «Гражданина Кейна», чем признавать, что не только у тех, кто жил раньше, были кинематографические подвиги. Стоит отбросить идеализированные и романтизированные представления о большом искусстве, как туман классики рассеивается, шепоты «Золотого века» в голове затихают, и собственные «Энни Холл», «Интерьеры» и «Зелиг» кажутся великими картинами — невыдуманными и настоящими. Картинами, которые, пытаясь определить собственную эпоху между вчера и сегодня, стали вневременными и каждодневными — лентами эпохи Вуди Аллена, которая длится уже 50 кинолент. 

Вуди Аллен в роли Элви Сингера на кадре из фильма «Энни Холл»