Кинотавр 2020: рецензия на фильм «Пугало»

Пугало — якутская целительница, живущая в одной из снежных деревень возле города. Местные её обходят стороной, называют ведьмой или шарлатанкой. Дети закидывают старуху снежками, а взрослые, если подвернётся момент, могут и избить. Но, несмотря на это, в дом к Пугалу чуть ли не каждый день приходят новые люди. Со слезами на глазах они умоляют вылечить больных родственников, и знахарка, обременённая собственным талантом, не может отказаться. После обряда счастливая семья уезжает, а Пугало тем временем переживает неизменно тяжёлые последствия: из её рта сочится тёмная жижа, а после целительница пускается в сумасшедший неистовый танец, способный прерваться только после выпитой бутылки водки.

Определять жанр «Пугала» — как тыкать пальцем в небо. Вроде и не истерн, но меланхоличные пейзажи с героем-одиночкой есть, вроде и не триллер, но саспенсовых сцен (опять же не в привычном значении этого слова, а скорее тягуче- невыносимых) достаточно. А тут ещё и коллеги-критики нарекают картину то хоррором, то мистической драмой — если на это кино и навешивать ярлыки, то одним всё равно не обойтись. Хотя для Дмитрия Давыдова, режиссёра, параллельно работающего директором якутской школы, такое жанровое многообразие остаётся единственно возможным способом охватить окружающую его действительность.

Героиня-знахарка, вечно одетая в разноцветные валенки и потрёпанную куртку, — личность безусловно трагедийная. За её страданиями из-за бремени таланта скрывается более глубокая грусть — переживание семейной драмы, не известной, кажется, ни большинству её односельчан, ни, собственно, самому зрителю. Публика во время просмотра «Пугала» вообще обречена додумывать, присматриваться, вслушиваться, иначе говоря, делать всё, чтобы драматургические и кинематографические промежутки, умело сконструированные Давыдовым, заполнить значениями. Даже во время своих альтруистических актов целительница выгоняет родственников больных, а вместе с ними и самого зрителя, за дверь.

Если уж совсем откровенно, то от фильмов в духе «Пугала» на жанровых фестивалях вроде Sitges или Fantasia порой нет отбоя. Меланхоличные национальные слоубёрнеры с микробюджетом и целым рядом исторических комплексов — не редкость. Ирландский «Не состарится» с похожей (хотя и не такой радикальной) стилистикой, тоже, кстати, мимикрирующий под вестерн и немного под мифологическую историю, — лишь один из сотни примеров. То есть нарекать «Пугало» явлением настолько уникальным, думается, не совсем честно.

Хотя тех, кто это делает, понять нетрудно. В первую очередь, в силу связи «Пугала» с российской действительностью. Что-то похожее в последний раз пытался транслировать Балабанов в «Реке» и в «Кочегаре» — но там этот взгляд на культуру был всё равно ангажированным, если угодно, далёким от взгляда местных жителей, во всей полноте осознающих контекст окружающей их реальности. Город и деревня, русское и якутское, языческое и постиндустриальное — только в «Пугале» эти конфликты могут найти истинное развитие. Вечно одинокие персонажи Давыдова обречены на трагичный финал: оставшиеся местными легендами, историями, стирающимися из памяти очевидцев через пару лет, они не находят ни счастья, ни успокоения. Эта же безвестность когда-то угрожала якутскому кино по отношению к широкой российской аудитории, но сейчас в их новых меланхоличных мифах наконец- то учатся искать настоящую поэзию.