Новая классика: рецензия на фильм «Человек дождя»

Лощеный бизнес-мальчик Чарли лет двадцати пяти разгружает в порту свои блестящие сверхдорогие игрушки. До американской земли снисходят пять хищных четырехколесных жиголо по имени Lamborghini – продажа сулит куш в двести тысяч. В этот же день умирает отец мальчика, обладатель трех миллионов долларов и коллекционного родстера марки Buick, когда-то поссорившего старика с сыном.

Забросив бизнес, но вроде бы совершенно не горюя об утрате, Чарли едет через всю страну, чтобы откусить свою половину наследства. Однако обретает не долю от трех миллионов, а ключи от автораритета и сознание того, что все эти годы у него был старший брат – аутист Рэймонд, умеющий с полувзгляда запомнить телефонную книгу и моментально перемножить в уме десятизначные цифры, но не способный на «нормальные» эмоциональные переживания.

Сегодня «Человек дождя» – общепризнанная в своей эффективности слезоточивая история, лекало для фильмов «серьезного», оскаровского жанра. Соцреалистическое по сути кино, роман воспитания, роуд-муви, целиком посвященное борьбе лучшего с хорошим, понятная и, что уж там скрывать, немного простоватая в своей доходчивости мелодрама о том, что важно любить и понимать ближних своих, какими бы странными они ни казались. Впрочем, на момент выхода в прокат перспективы многострадального, порхавшего от режиссера к режиссеру проекта – сначала к нему приценивался Сидни Поллак, потом Мартин Брест, потом поговаривали даже о кандидатуре Стивена Спилберга, – не выглядели такими уж безоблачными и однозначными.

Первая неделя в кинотеатрах принесла лишь жалкие шесть миллионов долларов и благодушные отзывы критики, с восторгом описывающей перевоплощение Дастина Хоффмана и трактующей историю как столкновение двух аутистов – «явного» Рэймонда и «латентного» Чарли. Сегодня кажется, что для 1988-го года «Человек дождя» был скорее не съедобным политкорректным рецептом согласия и примирения, а весьма злободневным высказыванием о неспособности рейгановской Америки договориться с самой собой.

Путешествие братьев Бэббит, яппи и дурачка, от восточного побережья к западному было сродни сеансу психотерапии, во время которого эгоист, сыгранный Томом Крузом, наконец признавал, что есть вещи поважнее двухсот тысяч долларов, а доля в трехмиллионном папином наследстве не исчерпывается одними только деньгами – есть, в конце концов, селекционные розы, субботние прогулки на авто по гравийной дорожке, любовь, родство, общие корни.

Старорежимная патриархальная Америка призраком вставала за спиной зацикленного на распорядке дня саванта Рэймонда, слышалась в рычащем звуке редкого ретромобиля, на котором братья пересекали штат за штатом. Усмирение живодерских инстинктов рейганомики через обретение страны и прошлого, о котором по глупости хочется забыть, стало главным сюжетом фильма. Америка скреплена не федеральными спецслужбами, не президентом и не конституцией, а пудингом из тапиоки, блинчиками с кленовым сиропом, хайвеем 66, дайнерами и видом из окна дорогого отеля в Лас-Вегасе.

Даже привезя себе итальянский Lamborghini, надев изящный костюм от модного европейского дизайнера и проведя переговоры с хитроумны- ми японцами, американец остается американцем – то есть отчасти простаком, культивирующим за неимением длинной истории традиции и ритуалы, цепляющимся за домашние мелочи переселен- цем в чужом пространстве. «Не усложняй» – добротный жизненный принцип для первопроходца. Не зря через шесть лет после «Человека дождя» в другом фильме о дурачке, ходящем по миру, без малого четыре десятилетия новейшей американской истории предстанут самым настоящим фарсом, выжить в котором под силу лишь простодушному, для которого мир – коробка конфет.