Вешняков + 1: рецензия на фильм «Спутник»

Капсула с двумя советскими космонавтами приземляется где-то в казахской степи. На этот раз обходится без чествований: у одного пилота раскурочена половина головы, другой, весь в крови, кажется, никак не может вспомнить произошедшие ужасы. Ближайшее время он проведёт в НИИ, где главенствует суровый принципиальный вояка Семирадов (Фёдор Бондарчук), а анализы проводит амбициозный, хотя и глуповатый учёный Ригель (явно метящий в нобелевские лауреаты). Когда становится понятно, что они не справятся без настоящего эксперта, приходится обратиться к нейрофизиологу Татьяне (Оксана Акиньшина), прославившейся своими радикальными методами. Она, правда, пока не знает, что внутри Вешнякова поселился замечательный инопланетный сосед, но всё ещё впереди.

Минуя кинотеатральный прокат, на стриминг-сервисах запремьерился один из масштабнейших отечественных сай-фай-проектов об ужасах, таящихся в космосе. Хотя на самом деле не столько в космосе, сколько в подвалах и лабораториях СССР, а в некоторых случаях — и в умах советских граждан. О Союзе мы из жанровых фильмов последних лет чего только не услышали, вот и «Спутник» откровением станет едва ли. Социалистическая Русь по-прежнему кроется или в незначительных винтажных мелочах (старые телевизоры и эмалированные кружки), или в бесконечных художественных образах тюрьмы. С последним в дебюте Абраменко, думается, перегнули: здесь и зэки, которые работают на территории НИИ, и сама архитектура института, испещрённая решётками и односторонними стёклами в камере Вешнякова, и отсутствие всякого контакта с цивилизацией. Позвонить в Москву можно только с телефона в кабинете вояки Семирадова, по телевизорам — исконно советские помехи, а если и отыщешь пару-тройку рабочих каналов, то услышишь откровенную ложь об успешно приземлившихся космонавтах. Пространство в «Спутнике» выходит за рамки института лишь изредка, и вакуума в нём даже больше, чем в мрачном космосе из открывающей сцены.

Принято сравнивать это кино с «Чужим» Скотта или «Живым» Эспионсы. Пусть так. Пусть «Спутник» по умолчанию вторичен и занимается эпигонством. Чем проще принять подобный факт, тем проще довольствоваться откровенными успехами Абраменко и его команды. Новый взгляд на Союз фильм не предложит (допустим), на жанр — тоже. Рядовой, как это принято называть, проект, пытающийся, как это принято говорить, ответить Западу. Или нет? Или просто умело встраивающийся в контекст американского жанрового кино, с приходом постмодернизма окончательно превратившегося в песочницу из моделей-клише? Второе, думается, ближе. Саунд-дизайн, операторская работа, да даже сюжет «Спутника» — элементы студийного среднебюджетного кинематографа Штатов. В меру талантливого, но недостаточно радикального, чтобы хоть как-то повлиять на киноконтекст. Мировой. Российский — уже другой вопрос.

Такими же были, например, «Шпион» — глупый авантюрный боевик о злоключениях спецагентов в СССР — или «Первые на Луне» — фильм немного другого класса и публичного охвата, тем не менее рассказывающий о тайнах Советов через форму мокьюментари. Эти картины ни на что не повлияли в мировой индустрии, но в контексте отечественного кинематографа стали исключительными примерами внедрения жанровых историй в эстетику нерушимого Союза. Главное, что они сделали, — превратили страну в постмодернистский миф, где возможны и заговоры из бульварных романов, и тайные космические операции. А теперь благодаря «Спутнику» — и первые внеземные контакты.

Пожалуй, поэтому разбирать нравы, репрезентацию эпохи, наконец, связь проблематики в фильме Абраменко и исторических реалий хочется в последнюю очередь. Но надо. Миф — не миф, а «Спутник» сам себя вовлекает в неудобный перестроечный дискурс. 1983 год, допустим, здесь неслучайно. Произошедшее с Вешняковым, положим, тоже. В западных хоррорах контакт с пришельцами обычно оживляет рефлексию о познании мира и тёмных сторонах науки. В «Спутнике» всё обстоит немного иначе. Ареной сражения (или сотрудничества — тут уж как партия прикажет) с инопланетянином станет тюрьма-институт во главе с волосатым Фёдором Бондарчуком. Новые знания и секреты мироздания космическая тварь милитаристам, тоталитаристам и всяким злым -истам не даст. То есть надежду на открытие новых технологий и использование Чужого как универсальное оружие, разумеется, подарит, но моральных принципов и границ не изменит. Страх перед товарищем Пришельцем как перед чем-то неизведанным в «Спутнике» кроется максимум в первых минутах действия, но не более.

Куда интереснее здесь то, как внеземной организм тесно связан с космонавтом Вешняковым. Поселившись в нём, паразит начинает перенимать характер своего временного скафандра и становиться проекцией глубинных фобий отечественного лётчика. Хотя «Спутник» и сам является настоящим мифом о правительственном заговоре и мрачных советских лабораториях, где зэков могут скармливать голодному чудовищу, он очень озабочен демифологизацией образа центрального персонажа. Герой космонавтики, человек, выросший без отца, но всё равно добившийся высот, Вешняков ещё за неделю до отправления узнаёт о семилетнем незаконнорожденном сыне, которому суждено попасть в детдом после смерти матери. Сомнения в собственной идеальности начинают давать плоды, а встреча и слияние с паразитом окончательно ставят под вопрос соответствие образу настоящей гордости Отечества.

«Я и есть это существо, просто без моральных принципов и обязательств» — в этом признании Вешнякова заключен центральный конфликт. Герой Фёдорова сталкивается со знанием, если угодно, внеземным откровением, но тем, которое лишь взрастит комплексы и сомнения. Советский герой не может бросить ребёнка. Советский герой не может иметь тёмной стороны. Но самое радикальное изменение внутри Вешнякова — отречение ото всякого коллективного и окончательный уход в индивидуализм. В космос летал, бога не видел. Но после катастрофы на смену славным подвигам ради Родины приходят исключительно личностные стремления, страх за собственную шкуру и готовность отдавать в жертву других людей ради собственного благополучия: «Я не для того это пережил, чтобы сдохнуть здесь… У меня мать одна. Я хочу домой. Я должен выжить. Мне сына надо забрать». Если бы герой нации говорил о себе чуть меньше (и использовал не так много личных местоимений, например), можно было бы даже поверить в его непогрешимость.

Чужой в этой истории вообще оказывается метафизической величиной. Эдакий символ внутреннего противоборства, подавленных желаний и страхов, которые наконец-то стали выбираться наружу. Исторический контекст «Спутника» кроется в этой истории об обретении (не)человечности, разрушении старых моральных норм. До перестройки ещё 4 года, до развала СССР — 10 лет, но цветы зла уже посажены. Индивидуалистское (пускай и пугающее, еще не нашедшее рамок и крайностей) воспарило над коллективным. И сделал это один из символов торжества советской науки — самоотверженный космонавт Вешняков. Причём это не единственный образ инопланетного паразита в фильме. Другой довольно талантливо спрятан в изображении ребёнка из детдома, который, как и пришелец, делает первые неуверенные шаги, тоже заключён в своего рода камере, тюрьме, из которой невозможно сбежать, и в финале (на всякий случай оставим сюжетный поворот в тайне) легко адаптируется к новому хозяину. Разница лишь в том, что в этом случае метафизическая величина морали принимает форму не себялюбия и эгоизма Вешнякова, а, напротив, всеобъемлющего гуманизма, который обнаруживается у персонажа Оксаны Акиньшиной.

Хотя на деле воспринимать «хоррор», кошмар «Спутника» можно и в отрыве от этих реалий. Его широкая нравственная проблематика, будто бы перекочевавшая из философской притчи, применима вообще ко всему. Но даже если бросить герменевтику и взглянуть на «Спутник» просто как на явление жанрового кино, безо всяких сентенций и готовых «смыслов», то его революционная важность — опять же только для нашей индустрии — станет очевидна. И не из-за уже упомянутых технических стандартов, перенятых у западных авторов (бог с ними, с гудящей музыкой и мрачными изображениями архаичного института), а из-за того, что Абраменко подхватывает тот самый постмодернистский вектор и создаёт универсальный киномиф, где жанровая история может быть ничем и одновременно всем.

«Спутник» осознаёт свою причастность к этому миру. Он ею упивается. Упивается и шаблонным злым милитаристом в исполнении Бондарчука, и историями из детдома (как известно, Россия — страна сирот и людей, выросших без отцов, так почему бы не прибегнуть к гипертрофии и не сделать целых двух героев брошенными одиночками с силой воли), и байками о зэках. Но не как наш другой качественный жанровый фильм — «Папа, сдохни», где кровь летела во все стороны, а персонажи давали друг другу тумаки почти без последствий. Скорее как предельно серьёзный проект о тайнах советской тоталитарной машины и людях-гайках, которому и нужно быть в меру наивным, ироничным не на поверхности. Вряд ли «Спутник» осознаёт и 50% своей глупости. И вряд ли так же стройно, как «Первые на Луне» Федорченко, работает с космическим советским мифом. По оригинальности фильм Абраменко, пожалуй, уступает многим жанровым собратьям о Советах и пост-Советах, но сути это не меняет. Отечественный хоррор делает очередной (после талантливой «Твари») шаг вперёд. К чему — неизвестно, но такая неопределённость, боязнь зайти в неверный переулок с тупиком вполне себе в рамках жанра.