Владимир Хотиненко: Я человек мистический

Так Хотиненко стал режиссером и фаталистом. Поработал на Свердловской студии художником, потом – ассистентом на фильмах Михалкова "Пять вечеров" и "Родня", окончил Высшие режиссерские курсы и теперь сам преподает. В его картинах, жестко и рационально выстроенных, все равно торжествует чувство – оно ломает сухие теории и объединяет эпохи в нечто неделимое. Наверное, по фильмам Хотиненко станут изучать историю России ХХ века – не то, как она истязала себя, а то, что она при этом чувствовала.

Мистика № 1. Как в Москве застрял Третий Рим

-- У тебя завис важный фильм о "Третьем Риме" – мы рискуем его так и не увидеть никогда. Расскажи в лицах.

-- Этой истории года четыре уже. Проект рискованный: в основе книга Лужкова "Мы дети твои, Москва", и фильм сочтут заказным. Мы с Павлом Финном сделали "пилот", и конечно, получили тот резонанс, какого ждали: мол, ха-ха, заказуха! Но меня это мало трогало – мне казалось, мы что-то важное нащупали… А потом 850-летие Москвы, город весь вышел на улицы, такого, думаю, я больше никогда не увижу. Мы на операторской машине ехали сквозь толпу. Фантастическое ощущение: медленно рассекали, бибикая, это море людей несколько часов кряду. А вечером был концерт-феерия Жарра, и мы опять получили уникальные съемки. Все это собирались использовать в картине. Стали зарываться в тему, пытаясь историю страны увязать с конкретной историей пацанов из московского двора 1948-го. В архиве отсмотрели невероятное количество материала. В Москве ребят для съемок не нашли – здесь уже нет отпечатка того времени. Нашли в Астрахани пацанов лет по десять-одиннадцать. И стали работать. Придумали волшебную игру, нашли для нее занятную форму: как бы снимается кино. Возникли "режиссер", его сыграл Женя Миронов, "сценарист" – Женя Стеблов и "оператор" – Саша Балуев. Получилось, по-моему, замечательно, и с каждым артистом мы нашли какую-то новую краску – жаль, если вся эта роскошь пропадет. А еще фильме должно быть много хроники…

-- Как я понимаю, тут уже не столько книга, сколько ваш собственный опыт?

-- В книге тоже интересные истории. Про то, как пацанята глину ели. Или с пожарниками. Ребята им вечно устраивают пакости, и те решили отомстить. Во время купания отняли у малыша, который стоял на атасе, их трусики и провезли голышом через весь город на пожарной машине под оркестр. Получилась потрясающая сцена.

-- Почему "Третий Рим"?

-- О нем вроде все знают, но – как поговорку "Москва – третий Рим, а четвертому не бывать". Многих эта идея раздражает, ее считают великодержавной – ну и на здоровье. А нас она интересовала с другой точки зрения: третий Рим – семечко. Такое же невероятное, как сперматозоид, из которого получается человек. Семечко, из которого сформировалась Россия. Наше сознание вечно болтается между величием и самоуничижением, между гордыней и простым человеческим достоинством. Этот баланс мы хотели найти в картине. Прочти слово "Рим" наоборот – будет "мир"…

-- По авторскому ощущению – получилось?

-- Кино без погонь, выстрелов и крутых интриг снимать всегда сложно. Но честное слово, в отснятом материале есть сцены, по которым можно судить: что-то получилось. Там есть эпизод: пацанята озоруют, что-то взрывают, а расследование начинается серьезное. Мы выбрали мифологический стиль: у каждого песонажа своя сказочная функция. Поэтому дворничиха была Доброй феей. Вручили Нине Усатовой метлу, с помощью которой она совершает чудеса – и с пацанятами происходит что-то хорошее. А следователь был Бесом. Добродушный дядька – но искушает ребят предательством. И тут находят бумагу, на которой молоком написана клятва – если такую бумагу прогреть утюгом, то выступят слова. Пацаны этому из книг про Ленина научились: чернильница из хлебного мякиша и в ней молоко, а если обыск – можно все съесть. Какому пацаненку не понравится такая конспирация – вот они и играли. Но время было жесткое, и за эту игру можно было подзалететь. Так что в фильме много слоев: реальность, миф, и еще про все это снимается кино. В какой-то момент зритель должен был потерять грань – то ли реальность, то ли снимается кино.

-- То есть гибрид "Амаркорда" с "8 1/2"?

-- В кино часто используют такие конструкции – вспомни "Магнолию". Но нам этот эффект еще предстояло найти, потому что мы снимали много и, я бы сказал, широко. А сколько образов было придумано! "Гигантские шаги", например – помнишь, был такой столб, и вокруг ремни: хватаешься за петлю, пробегаешь – и летишь. И этот полет в фильме должен был все времена соединить… Нам казалось, что фильм про нашу историю не мог не получить государственной поддержки.

-- А Лужков разве не помогал?

-- Лужков от фильма отстранялся, и я думаю, это было этически правильно. Но материал казался убедительным, и мы были уверены: покажем – и сразу получим господдержку. Да и дело было срочным: дети растут – они в таком возрасте, когда вытягиваются быстро. Нам еще удалось достать немного денег, и поздно осенью мы немного поснимали – в холодной реке, пацаны огромное мужество проявили… Но ключевые сцены оставались. А мы опять стоим, а дети растут.

-- А почему Госкино, или как его теперь называть, уперлось?

-- Там жюри решает, каким фильмам давать поддержку, а каким нет. И вот состоялся просмотр вчерне смонтированного материала. В тот день жюри отказало фильму "Сестры" Бодрова, картине моего студента Саши Котта "Ехали два шофера", которая потом получила приз на фестивале "Киношок", и нам.

-- Мотивы отказа объяснили?

-- Я спросил одного из членов жюри – он ответил: как-то ты нас не удивил. Ну хорошо, думаю, пусть я сделал не самую лучшую, ну пусть не вторую и не третью, пусть даже десятую, но неужели под такой материал и под мое доброе имя нельзя было рискнуть? В результате ушло еще одно лето, а ребята еще подросли. Больше всего мне жалко пацанов: они часть своей жизни отдали впустую. И это травма.

-- И что, совсем финиш?

-- Сейчас опять появилась надежда, что помогут. Ну нельзя бросать картину, которая снята на 90 процентов!

-- Но пацанята совсем вырастут!

-- Им было лет по 10-11, будет по 13-14. Это уже другие ребята, и я просто боюсь их увидеть. Придется что-то придумать, практически другую картину, с другой конструкцией. Ведь фильм снимается не по порядку событий, и в сценах, которые должны быть "до", ребята могут оказаться старше, чем они были в сценах "после". Конечно, кино знает и такие случаи…

-- Например?

-- Стэнли Кубрик "Сияние" снимал очень долго, и мальчик там тоже "скачет" по возрасту. Но он там один – а у нас целая команда: кто-то изменился мало, кто-то неузнаваемо. Ситуация, по-моему, идиотская. Мы сознательно делали то, что важно для страны – ведь у нас потеряно чувство страны, чувство истории! И уж если рисковать деньгами – то для того, чтобы поставить людям хоть какую-то подпорочку. Это, по-моему, важнее, чем снять фильм "для себя" или что-то шустрое для кассы. Когда начинали картину, думали: к концу века закончим, получится кругло! Сейчас скоро 2002-й, но мы так и не знаем, сможем ли ее закончить. А я так полюбил этот материал, он уже так в меня пророс, что отодрать можно только с мясом.

Мистика № 2. Как возвращали Знатоков

-- А пока суд да дело, возник еще один проект --сериал "Следствие ведут Знатоки – десять лет спустя". Отчего тебя потянуло на ТВ?

-- Наше кино как партизанский отряд, который потерял связь с Большой Землей и что-то выстукивает морзянкой, но никак не достучится. Но может, тогда воспользоваться почтовыми голубями? Или взять и пойти пешком? Телесериал для меня – это пойти пешком.

-- Какая потеря связи! "Мусульманин", "Зеркало для героя" в эфире постоянно!

-- Они же снимались для большого экрана! Смотреть их по ТВ – значит не видеть. Захотелось попробовать. Интересно понять правила, по которым там играют, – они другие, но я их выучил и со многими согласился. А материал совсем не мой – я не был зрителем этого сериала и далек от таких зрелищ. Предприятие, между тем, тоже рискованное. Смотреть старые сериалы – как старые альбомы листать. Но совсем другое – вернуть этих героев в другое время. Может, зрителям хочется сохранить в памяти именно тех Знатоков – молодых, и всех троих. А сейчас Элла Леждей – Кибрит – умерла, остальные постарели. Играют те же Мартынюк и Каневский, я с ними сдружился и рад, что работа свела меня с этими артистами.

-- Кибрит кто-нибудь заменил?

-- Кибрит заменить нельзя. Но чтобы сохранить аббревиатуру "Знатоки", ввели криминалистку по фамилии Китаева. Это такой пробный шар – еще неизвестно, примет ли ее зритель. Как, впрочем, и весь сериал.

-- Старые серии в работе пригодились?

-- Я посмотрел почти все: хотелось перекинуть мостик – сохранить общность стиля. И кажется, я понял закон, по которому они существовали. Замечательные актеры – на них все держалось. Статичная камера, никаких тебе изысков, мало действия – люди сидят и разговаривают. Для современного ТВ это недостаток, но тем интересней проверить – может, на фоне мордобоев и стрельбы как раз этого и ждут люди!

-- А по-моему, "Знатоков" любили еще и потому, что они создавали ощущение надежности, защищенности. Теперь его принято считать иллюзорным – попросту говоря, враньем. Ты пытался сохранить это ощущение?

-- Н-нет… Хотя сама постановка вопроса очень интересна – про защищенность. Ведь мы себя так и ощущали – сериал был адекватен времени. Хотя и он эту тему подавал с оттенком иронии: если кто-то кое-где у нас порой… Но время шло, герои теперь другие, безупречного Знаменского не будет, Томин пять лет провел за границей – был командирован в Интерпол. Друзья встречаются вновь, и это, если говорить о главных героях, – история мужской дружбы.

-- В январе увидим. А там на подходе и новые серии?

-- Но их будет делать уже кто-то другой. Я свой интерес уже исчерпал.

-- Это твой первый визит на ТВ – в чем базовые отличия от кино?

-- Другие ритмы. К примеру, пока на ТВ не запретили рекламу, кино приходится кромсать – если пауза не предусмотрена авторами. А можно ее предусмотреть. Придумать вход и выход, чтобы не убить прокладками предыдущую сцену и не расхолодить последующую.

-- Рекламу не смотрят: все перескакивают на другой канал – нет ли чего интересного! По-моему, важнее заставить зрителя вернуться.

-- Конечно. Но если переключился не сразу – уголком глаза все равно видишь все это, о прокладках или пиве…

-- И что?

-- И ничего хорошего. Выбивает из настроения. Поэтому вопрос – чем закончить эпизод, чтобы человек потом вернулся в нужное состояние. И еще на ТВ другой ритм, и нужна другая структура монтажа.

-- Вернувшись в кино, ты будешь учитывать этот новый опыт?

-- А как же! Кино же все равно будут смотреть по телевизору.

-- Но это значит – капитуляция! В Америке кино научилось тому, чего ТВ не может, – и сохранило зрителя. Ладно, ты выпустишь сериал и закончишь "Третий Рим". Что дальше?

-- Некоторое время поработаю на ТВ. Я для себя дистанцию определил: четыре серии – и баста! Это мой объем, дальше теряешь нюх. Это как поймать аромат духов – или оказаться в парфюмерной лавке. И теперь, когда я свой размерчик знаю, – могу выбирать из предложенных сценариев.

Мистика № 3. Как от нас уходит время

-- Скажи, в сухом остатке от твоих четырех серий – надежда или скепсис, который нас теперь обуревает, а может быть, и губит?

--Говорят: кино – искусство монтажа. А для меня кино – искусство потерь, и никогда не знаешь, что получится. В нашем фильме всеми любимые персонажи и отличные артисты – это мои козыри. А в сухом остатке – запах времени. Время моя любимая игра, ты знаешь это. Л-легкая печаль о том, что время уходит. Оно уходит неумолимо, нравится это нам или нет. И чувства надежности в нем больше нет.

-- А разве не может это чувство возникнуть просто от сознания, что еще сохранились порядочные люди? Что их большинство?

-- Да, да, да. Если в этом смысле – да! Когда-то фильм "Зеркало для героя" я снимал для своих родителей, которых время выбросило, как и все то поколение, к чертовой матери. Это поколение считали сталинистским, оно раздражало, от него отрекались. И когда я решил снимать для мамы и папы, то понял, что буду снимать картину про время. Так и теперь – это будет сериал про время, которое уходит. Прощальный взмах ушедшему веку.

-- А что придет на смену? Шесть лет назад ты говорил мне, что путь России всегда через страдания: "мук не принявший вовек не спасется". И вот мы на сломе времен. Отлетают в прошлое этика, эстетика, культура, система отношений – все, чем жил ХХ век…

-- Умер Астафьев, умер Володин – словно перелистываем последние страницы толстой, толстой книги. Если говорить о моих ощущениях – во мне вера в лучшее борется с пессимизмом. Сегодня могу проснуться с одним ощущением, завтра, без всяких внешних причин, – с другим. Я верю: Россия обладает ресурсами, которые мы порой не можем сформулировать. Ничего нет – и вдруг что-то появляется! Как, к слову сказать, у нас вдруг появился президент. Что-то людей подталкивает, какая-то невидимая нам энергия. Как человек мистический, я не верю в рациональные просчеты – нужно просто терпение. Главное, чтобы не было потрясений. И если нам хватит мудрости, все может быть замечательно. Вопрос в другом: происходящее мне не нравится. Я заставляю себя принимать это новое, а на самом деле меня очень многое раздражает. Я не могу принять эту новую культуру, она мне кажется безнравственной.

-- А может, это только виток? Размывание этических норм сейчас более характерно для России, чем для Запада, где продвигают политкорректность, пусть со всеми ее крайностями, но как средство самозащиты общества.

-- А у нас разгул такой.

-- И он не может продолжаться вечно.

-- Вот на это я и рассчитываю. Я часто думаю об этом, и мне кажется, что этот кризис в культуре себя исчерпает. Он сам себя съест. Он существует, пока является коммерческим продуктом. Но когда истерика закончится, продукт перестанет пользоваться спросом.

-- Значит, культура не исчезает?

-- Да, если почву подготовить – чтобы с нуля-то не начинать!

-- Так разве ж нам впервой?

-- В России, ты знаешь, всё уже было. Ничего нового. И можно опираться либо на исторический опыт, либо на свою интуицию.

-- А интуиция, ты сказал, меняется каждое утро.

-- (Долго и оптимистично хохочет).

Блиц-мистика

-- В январе тебе стукнет полтинник – что чувствуешь при этом?

-- Я не чувствую, что мне полтинник.

-- Ты родился, учился и жил в разных городах – какой считаешь домом?

-- Теперь – Москву. А родиной – Алтай.

-- С каким зверем себя ассоциируешь?

-- С лошадью.

-- Это ты к ней подмазываешься, что ли?

-- Нет, правда, люблю лошадей. Я ж казах! У меня есть фото на лошади.

-- Дай напечатать в качестве вещдока. Это правда, что ты увлекаешься еще и баскетболом?

-- Теперь только как болельщик. Но в юности был чемпионом Казахстана по прыжкам в высоту среди школьников. На 190 прыгал!

-- Почему ты участвуешь в конкурсах красоты?

-- Я не участвую.

-- Участвуешь. В жюри. Тебя застукали.

-- Ой, ты знаешь… это было давно-давно. В Екатеринбурге. Я там где-то в жюри участвовал. Слушай, я даже забыл.

-- Вот ты не хочешь вспоминать пятен своей биографии, а люди все помнят.

-- Чудовищная вещь. Но это не пятно, это часть профессии. А уж раньше я лез в та-акие дела, чтоб расширить кругозор! И я и в разборках всяких был, что ты!

-- Ты сегодня мог бы снять фильм "Мусульманин"?

-- Думаю, мог бы. Для России, где 20 миллионов мусульман, я считал и считаю тему фильма очень важной. И если бы снимал сегодня, я бы не ориентировался на события 11 сентября. Фильм о другом.

-- О чем ты чаще всего споришь с сыном, с дочкой?

-- В основном – как жить. Я сам сложную жизнь прожил, хочется избавить их от своих ошибок. Наверное, это не совсем правильно…

-- Они разделяют твой тезис о безнравственности новой культуры?

-- В основном да. Многие молодые так думают, это и обнадеживает.

-- А о чем споришь со своими студентами?

-- Я стараюсь на них не давить. Могу что-то продемонстрировать, а захотят – сами возьмут. В любом случае убеждать их я не стану.

-- Кто из мировых кинорежиссеров твой кумир?

-- Кумиров не было. А список тех, кого я уважаю, длинный. Начинаю я его с Бунюэля, в дальше в нем практически все классики. К современным режиссерам, кроме любопытства, я не испытываю ничего. Кино все еще стоит на плечах тех колоссов.

-- Скажи главную истину о сегодняшнем кино.

-- Она принадлежит Феллини. Он с Тонино Гуэрро работал над фильмом и вдруг сказал: тебе не кажется, что мы строим самолеты, для которых уже нет аэродромов?