Рецензия на фильм «Второстепенные люди»

Кира Муратова – из тех режиссеров, чье творчество можно либо безоговорочно принимать, либо так же безоговорочно не принимать. Третьего не дано, никакие "все это хорошо и талантливо, но…" или "это чистый формализм, но…" здесь не проходят. Муратова, как ни странно это может прозвучать, абсолютно ясный с точки зрения мысли, эмоций и художественных средств режиссер. В ее картинах нет, сколько бы ни искали дотошные зрители и недоброжелательные киночиновники, подводных камней, с трудом поддающихся расшифровке символов, запутанных противоречивых образов.

Многие критики склонны считать вершиной творчества режиссера "Астенический синдром" – возможно, потому, что, снятый на переломе эпох, он стал своего рода знаком, портретом времени. Следующие муратовские картины – "Чувствительный милиционер", "Увлеченья", "Три истории", – не уступающие, думается, по качеству, были уже более личными, в определенном смысле камерными, рассматривающими человеческие пороки и добродетели вне временного, общественно-политического контекста.

Насчет Муратовой любят порассуждать и поспорить – любит она людей или не любит, и кого она любит больше – людей или лошадей. Новый фильм режиссера "Второстепенные люди", кажется, ни у кого не должен оставить сомнений: любит она людей, любит. Любит нежно, но рассудительно, трогательно, но язвительно, без колебаний вынося на зрительский суд всю человеческую дурость и абсурдность и тут же прощая не глядя.

Закрученный и сам по себе забавный сюжет по сути никакой смысловой нагрузки не несет. Участковый врач (Сергей Четвертков, он же и соавтор сценария) оказывается случайным убийцей – толкает пьяного агрессивного Васю, дабы угомонить слегка, а тот валится замертво. Сожительница Васи, домработница в недостроенном доме нового русского (точнее – нового украинца, фильм-то снят на Украине, где все и происходит) Вера (Наталья Бузько, звезда комик-группы "Маски-шоу") ни за что не хочет идти в милицию и, пристав к доктору, как банный лист, вовлекает его в долгое приключение с трупом в большой хозяйственной сумке. Правда, большую часть своего хождения с трупом Вера проделывает в компании со сбежавшим из психбольницы юным дебилом Мишей (Филипп Панов), безоговорочно поверившего, что в сумке – труп любимой вериной собаки, которую следует похоронить подальше от людских глаз.

Труп, назойливым лейтмотивом катающийся по фильму в сумке, сам по себе не привносит ни тягостного ощущения, ни чернушного оттенка. Весь эмоциональный тон картины с самого начала дает уверенность в исключительной нереальности происходящего, которая парадоксальным образом зиждется на исключительной же реальности. Все похоже на сон – страшный, но веселый. Страшный – потому что слишком много кругом трупов, опасностей, преследующих героиню эксгибиционистов, сумасшедших, толпами гуляющих по городу. Веселый – потому что это сон на грани пробуждения, сейчас откроешь глаза – и ни тебе трупа, и ни тебе назойливых половых органов. Все словно понарошку, все должно разрешиться само собой. Так и происходит: Вася чудесным образом оживает в своей сумке, брошенной в камеру хранения в аэропорту; еще один персонаж, потенциальный труп в багажнике невообразимого белого лимузина, одетый в нацистскую форму, которого богатое "лицо кавказской национальности" Жан со своим телохранителем никак не решатся прикончить, избавляет их от мук и так же благополучно без посторонней помощи отдает Богу душу. Вероятно, судьба его вполне заслуженна – ведь он так измывался над Жаном, когда они в незапамятные времена вместе работали в школе. Жан трудился учителем литературы, и нагрузка у него была ой-ой-ой, а тот, подлец, – учителем физкультуры. И у подлеца график был – позавидуешь – "урок – окно, урок – окно, урок – окно", как без остановки с застарелой обидой талдычит Жан, пытаясь уговорить своего телохранителя кокнуть бывшего физкультурника. "Урок – окно, урок – окно, урок – окно".

Многократно повторяющиеся, как на заезженной пластинке, фразы и фразочки, по большей части абсолютно бессмысленные – один из основных муратовских ходов. "Плохих людей убивать можно, деревья – нельзя! Плохих людей убивать можно, деревья – нельзя!" – до изнеможения кричит Вера Мише, ломающему деревце. "Мертвым быть хуже, чем живым, а живым быть лучше", – и на протяжении двух минут звучит и звучит этот постулат, закольцовывая ситуацию, придавая ей еще большую фарсовость, абсурдность и умышленно провинциальную театральность. Вся наша жизнь – это жизнь на провинции жизни, на ее периферии, на ее грани с театром. И все мы, главные герои этой странной, убогой и интересной жизни – люди абсолютно второстепенные. И переживания наши – второстепенные, потому что, наверное, где-то есть и главные люди с их главными переживаниями. Они не задаются идиотскими вопросами – вроде того, насколько быть мертвым хуже, чем живым, и не обременяют себя идиотскими проблемами – вроде того, чтобы грохнуть физкультурника за слишком удобный график работы. Они не катают тяжелые сумки с трупом, то и дело натыкаясь на молчаливого эксгибициониста, не берут себе в напарники дебила и не целуются взасос с влюбленными в них обезьянами (ах, до чего же эротичен этот обезьяний поцелуй, который животное дарит своему бывшему хозяину, а уж как хозяин отвечает на него – крупным планом, долго, подробно, используя все возможности своего языка! У-уф!).

И вроде все идет к тому, чтобы сказать: вот такой Кира Муратова видит жизнь, вот такой она видит всех нас – массово второстепенных, незаконченных каких-то, слишком реальных, чтобы быть сказочными, и слишком потусторонних, чтобы быть настоящими. Вылепленных из пластилина умелой рукой бездушного скульптора, но не выстоявших очередь к Богу, который вдохнул бы в них жизнь. Но, видимо, второстепенность – не общая беда (или счастье – кто знает?). И, видимо, не всю нашу жизнь Кира Муратова видит через призму второстепенности. Иначе не был бы так пуст город, где живут все эти странные люди. А он пуст – в нем живут, ходят, ползают и передвигаются в сумках в виде трупа только очень странные люди. Аэропорт, куда Вера с Мишей приехали сдать труп в камеру хранения, тоже насыщен странными людьми – неожиданно затанцевавшей старушкой, гиперфогистским милиционером, новым хахалем Вериной подружки, тем самым, что страстно целуется с макакой, не говоря уж о самой Вере и ее верным спутником Мишей. А других людей – НЕ странных, тут нет. Как нет их и во всем фильме. Ну нет других людей, нет. То ли их нет вообще, то ли не попали они в фильм в силу своей невторостепенности.

Скорее всего – не попали. В силу своей невторостепенности. "В доме все они живут маленьком и странном" – помните стишок? Ничего подобного, не все мы живем в доме маленьком и странном, в этом доме живут только очень странные и второстепенные люди, чья жизнь нас, в общем-то, не интересует – так только, очень второстепенно. А, с другой стороны, нас не очень-то и интересует, где живут НЕвторостепенные люди. Если такие есть, конечно. А они где-то есть наверняка, просто мы решили не обращать на них внимания, мы сосредоточились на тех самых, маленьких, второстепенных. На тех, кто, быть может, вышел из гоголевской "Шинели", а за ними – из Достоевских "Бедных людей"..

Вот только где они, эти первостепенные люди? Ау! Вот беда – все только второстепенные да второстепенные попадаются:

Текст: Екатерина Барабаш