Захудалый род: рецензия на мистический хоррор «Шепоты мертвого дома»

«Шепоты мертвого дома» — кинематографический роман в трех главах с пактом на крови в эпилоге летописи семьи Грэм. Наследуя Уильяму Фолкнеру и другим певцам южной готики, режиссер Винсент Грэшоу постепенно выписывает фамильное древо, буквально притягивая родственников к старому дубу на ферме. Патриарх (Роберт Патрик) обветшавшего королевства обречен властвовать лишь над младшим сыном — неказистым и забитым Томасом (Скотт Хэйз), невольным заложником прогнивших стен. Томас побаивается тумаков и нрава отца-пьяницы Иосии, но сильнее ненавидит брата и сестру, покинувших отчий дом после смерти матери. Старший, Элай Грэм (Ник Стал), вышел из тюрьмы, а теперь задолжал тем, у кого лучше не быть в долгу. Средняя, Мэри (Келли Гарнер), пытается выбраться из лимба родовой травмы и двинуться в сторону создания собственной семьи, усыновив ребенка. 

Роберт Патрик в роли Иосии на кадре из фильма «Шепоты мертвого дома»

Традиционно беззастенчивую литературность киноязыку ставят в упрек, но в случае «Мертвого дома» неспешный слог и новеллы-монологи каждого из фамилии Грэм лишь дополняют пыльную картину упадка. Лента на ходу меняет жанры и регистры: мистический хоррор о муках неупокоенных душ переходит к криминальным разборкам в цыганском таборе, впрочем, не менее мистическим. А в третьем акте тревожное действо и вовсе оборачивается застольной диалоговой драмой, которой суждено проложить мост к финалу. Но куда бы Грэмы ни шли, как бы Винсент Грэшоу ни рвал нарратив, рамку экрана не покидает ощущение гнетущего фатума: будто плохая примета обречена сбыться даже у того, кто не верит ни в Бога, ни в черта. Дело не в черных кошках, пустых ведрах или монетах, подаривших решку всем троим, а в отпечатках прошлого, которые могут проступать родимыми пятнами, но чаще остаются на теле глубокими шрамами.

Ник Стал в роли Элая на кадре из фильма «Шепоты мертвого дома»

Самоубийство матери, совестливой прихожанки церкви и несчастной спутницы супруга-тирана, и распустило Грэмов по свету, и связало судьбы детей крепче в один узел. Не единственная смерть и не единственная трагедия захудалого рода вынуждена будет покинуть ржавый сундук и оказаться за одним столом на переговорах: ферму можно продать, забыть морок кошмара и срубить дерево, на котором повесилась мать. Но как же дурное предчувствие? От кровного наследства не избавиться подписью в договоре, даже собравшись втроем в один круг.

Келли Гарнер в роли Мэри на кадре из фильма «Шепоты мертвого дома»

Сложно прописать, как именно «Шепоты мертвого дома» околдовывают, манят и душат одновременно. Во время просмотра в горле будто першит от затхлости, во рту стоит вкус горечи, а вокруг расползается запах плесени. В отличие от многих хорроров, которые рисуют для глубинных переживаний красивые и эклектичные метафоры, Грэшоу демонстрирует фатальное уродство травмы и гниение бездонного чувства вины. В «Шепотах» едва ли найдется что-то новаторское для жанра, фильм снят и сочинен старомодно (чем, безусловно, гордится). Тому виной и долгое производство, и тяга режиссера к эпохе, отличной от сегодняшнего дня, и библейская почва драматургии. Но календарная неопределенность не размывает контуры, а уносит ленту в метафизическое измерение, где натоптали грязными ботинками. 

Кадр из фильма «Шепоты мертвого дома»

Семейственность как высшая ценность, вывернутая наизнанку, и близость за гранью родных объятий — обязательное блюдо кошмаров южной готики. Каннибалы Сойеры из «Техасской резни бензопилой» ставили родственников превыше всего: насилие, инцесты и защита ближнего как акты любви. Грэмы, может, и не стали монстрами (хотя кто знает), но злой рок обглодал души детей изнутри. Библейские имена и внушительная набожность должны были стать билетом на паром искупления — ближе всех к замаливанию грехов подобрался Элай, — но чем дальше от шумных городов, тем сильнее первобытные законы: жизнь за жизнь. Иначе долг не покрыть. 

Оригинальное название ленты «Что видел Иосия?» вешает на ржавый гвоздь в первом акте вопрос, ответы на который будут спорными и в эпилоге, пусть суровый пьянчуга клянется, что Лепрекон извергал радугу из задницы прямо на заднем дворе. Что же видели зрители? Стальную голубизну глаз Ника Стола, скрипучее дерево с вратами в ад, измученных сирот при живом отце, старый трактор и безжизненную пастораль фермы. А позже уверуют, что весь дом был полон призраков: те шептали, плакали и обнимали пропащего Лепрекона с бутылью в руке.