Из ада в сказку: интервью с Алексеем Кравченко

-- Конечно, знаю, – к счастью, Алексей с юмором воспринимает мой вопрос. – Чего только обо мне не придумывали! Ведь до сих пор зрители иной раз застенчиво спрашивают: "Как вы себя чувствуете после лечения?" Я-то понимаю, о чем идет речь. Отвечаю: "Спасибо, нормально. Пока не кусаюсь…". Однажды в Москву приехала съемочная группа из Германии, сообщив, что ее очень интересует судьба мальчика, снимавшегося в "Иди и смотри". Вот, дескать, пропал он куда-то, слышали, что три года болел после той картины… В итоге встретились со мной, абсолютно здоровым, и сняли обо мне часовую ленту.

-- Но все же была долгая пауза?

-- Разумеется: надо было закончить школу, после картины я вернулся в восьмой класс, пропустив седьмой начисто. Потом служил три года на флоте. И лишь после армии поступил в Театральное училище имени Щукина.

-- Если бы в вашей жизни не было фильма "Иди и смотри", решились бы вы стать актером?

-- Наверное, такова была воля судьбы. Я ведь попал в группу Климова случайно. Все получилось, как в сюжете, знакомом по биографиям многих актеров. Мой одноклассник услышал, что для картины "Иди и смотри" нужен подросток, уговорил меня поехать с ним на киностудию – просто за компанию. Я совершенно не представлял себе тогда, что может последовать за этим. Но включился в отбор, на меня обратили внимание…

-- И захотелось сниматься?

-- Не сразу. Вот когда начались кинопробы, что-то во мне резко изменилось. Вдруг понял, что готов себя всего отдать, только бы сыграть эту роль. Проб было три, одна другой круче. Последняя – самая трудная, трагический фрагмент фильма. К тому времени интуитивно чувствовал, что Климов, вся группа его хотят, чтобы я снимался у них. Помню, что-то делал перед камерой. Кажется, был крупный и сверхкрупный мой план. Ощущение такое, что снимаюсь целый день. Когда все кончилось, люди мне зааплодировали. Я услышал: "У нас есть мальчик на главную роль!"

-- Естественно, вы читали сценарий перед началом съемок. Не испугала ли эта история тринадцатилетнего Алешу Кравченко своей жесткостью?

-- Нет. Возможно, в силу возраста. Знаете, это было похоже на то, как дети смотрят картины о войне.

-- То есть чуть со стороны?

-- Наверное. Мне было все необыкновенно интересно. Тяжело, конечно. Снимали девять месяцев, практически я ушел из школы. Пытались меня как-то пристроить на учебу во время съемок, но ничего не вышло. Работали с утра до ночи. Выматывались запредельно.

-- И не было жалости к ребенку со стороны старших, группы?

-- Была. Но, главное, она проявлялась внешне сдержанно, так, чтобы я сам не разжалобился по поводу своей трудной участи. Элем Германович вел себя со мной, как со взрослым. Он доверял мне, пацану, и у меня ни разу не возникало мысли, что я чего-то не смогу сделать, не осилю, не сумею. Я мог все! Иногда казалось: могу подвиг совершить, если понадобится. И совершил бы.

-- В принципе, ваша работа там и была своего рода подвигом для подростка, хотя бы в плане невероятного нервного напряжения?

-- Мне помогала еще гитара. Я с детства очень любил музыку. В первом классе начал заниматься, к четвертому играл на гитаре почти профессионально. Потом увлекся "групповой" музыкой, поступил в джазовую студию. Элем Германович знал о моей любви к музыке и велел группе следить за тем, чтобы у меня постоянно была при себе гитара. В перерывах между съемками я бренчал, пел, что-то сочинял…

-- Таким образом расслабляясь?

-- Да. А физические нагрузки, всяческие трудности – это обычно в кино. Тем более парень я был хулиганистый, не в таких переделках бывал до съемок. На площадке понимал: надо все подобные случаи принимать по-мужски. Мне пришлось в картине носить линзы: режиссер и оператор решили, что цвет глаз героя должен меняться в зависимости от его душевного состояния. Когда первый раз мне вставили линзы, я думал, что сейчас умру… Потом привык, наловчился сам их вставлять. Сцену сожжения людей мы снимали в амбаре; народу туда столько затолкали, что невозможно было шевельнуться. В этот момент у меня выпадает линза, ловлю ее… В окне амбара Элем Германович: "Леша, ты готов?" – "Готов…" Вставляю линзу в глаз грязными руками. Плюс грим течет… Сняли. На другой день у меня начался жутчайший конъюнктивит.

-- Как все это пережила ваша мама?

-- Поначалу Элем Германович не пускал ее на съемки. Волновался: увидит, как мы работаем, и заберет ребенка. Но он просто не знал мою маму. Как-то я заболел. Мама приехала ко мне в Минск, познакомилась с Климовым, приняла все достаточно мирно. Хотя, знаю, ей было нелегко. Но мама – кремень. Климов до сих пор передает ей поклоны. Думаю, ее убедило отношение ко мне Элема Германовича. Он никогда не повышал на меня голос, не кричал, был для меня старшим товарищем. Климов – спортсмен, держал форму, бегал. Я смотрел на него и старался быть таким же.

-- Вы вернулись в школу. Было у вас ощущение, что вы, после той роли, стали старше ваших ровесников?

-- Не знаю, старше ли, но стал по-иному все осмысливать, иначе воспринимать окружающий мир. Были потом еще армия, флот, что тоже немало добавляет. В училище я пришел действительно взрослым.

-- Почему вы выбрали Училище имени Щукина?

-- Климов сказал, что "Щука" – лучший из наших театральных институтов. Поступил я сразу, на третьем курсе был принят в труппу Театра Вахтангова, сыграл в спектакле "Варвары". Сейчас там работаю, занят в детском спектакле "Али-Баба и сорок разбойников". Но больше всего люблю свою роль в спектакле "Жизнь есть сон" по пьесе Кальдерона. Он идет у нас на Малой сцене, где чувствуешь рядом дыхание зала. У меня роль Шута. Мне, единственному из исполнителей, разрешено импровизировать с текстом, и оттого каждый раз я играю Шута иначе.

-- Ваши отношения с кинематографом сегодня более успешны, нежели с театром. За последние три года – пять киноролей. Вас знают. Вы, с одной стороны, как бы продолжаете линию героев, которыми когда-то славилось наше кино: сильных, надежных мужчин, мужиков. С другой – нередко появляетесь эдаким "качком", мастером боев и стрельбы на экране.

-- Что касается театра, доля правоты есть в ваших словах. Может, надо менять имидж? Одно время меня стали спрашивать, не ухожу ли я из театра? Нет, несмотря на наши странные взаимоотношения. Из Вахтанговского я не уйду. Человек я домашний, этот театр – мой дом. Постараюсь чего-нибудь там достичь – у меня характер настойчивый, если я что-то решаю, то добиваюсь… Кино меня действительно, вроде, полюбило. Много предложений. Нередко отказываюсь, видя, что заталкивают в рамки "сильного и мужественного". Мне это не чуждо, но не все же время играть одно и то же? Я ценю жанр боевика, но хочу, чтобы было написано ярко, оригинально, сильно. Скучно все время вертеться в сугубо криминальных проблемах, в крови, выстрелах… Не нравится, когда меня режиссеры спрашивают: "Вы можете сыграть нечто среднее между Высоцким и Чаком Норисом?" Почему они не хотят, чтобы я играл, как Алексей Кравченко?

-- Алеша, вы переживали, что не снялись в фильме "Кавказский пленник", куда были практически утверждены, и замена состоялась буквально за две недели до съемок?

-- Я пробовался на роль Ивана Жилина с несколькими потенциальными исполнителями роли Сашки-"Слая" – Охлобыстиным, Маковецким, Машковым. Потом появился Олег Меньшиков, с ним в паре лучше сочетался Сергей Бодров-младший, я сумел это понять. Кстати, режиссер фильма Сергей Бодров-старший предлагал мне пробы и на "Слая", но я отказался: как-то не чувствовал тогда в себе возможностей для такой роли. Вот теперь, когда рамки моего амплуа стали как бы шире, возможно, рискнул бы… Через три года после проб в "Кавказском пленнике" я встретился опять с моими несостоявшимися партнерами, когда Денис Евстигнеев предложил мне роль Василия в картине "Мама".

-- Не робели, включаясь в столь звездный ансамбль "братьев": Меньшиков, Машков, Миронов?

-- Признаться, поначалу подумалось: каково мне будет работать с актерами такого ранга, людьми, которых только в кино и по телевизору, в принципе, знаю? Как они ко мне отнесутся? И вообще – отнесутся ли как-то?
С этим пришел на первую встречу. Появился Володя Машков. Конечно, пробовались вместе, но время прошло, помнит ли меня? А он просто – как старому знакомому – сказал: "Привет, Леша…". Потом пришел Женя Миронов, говорит мне: "Меня с тобой путают, похожи мы…" Я ему: "А меня путают с тобой". Рассмеялись. Третьим был Меньшиков. Подаю руку, представляюсь: "Леша". А но мне: "Ты чего? Мы же знакомы". И все стало на свои места.

-- В "Маме" каждый из братьев Юрьевых – особый мир, при этом складывается и коллективный портрет этой трагической семьи. Вы внесли в него жесткость, волю, надежность…

-- Каждый пел свою арию, но был и хор. Денис Евстигнеев перед сценой драки в тюремной психбольнице примерно так распределил нас: Николай (Машков) драться не умеет, но любит; Юрий (Крылов) вообще существует, словно на тормозах; Павел (Миронов) все время петушится, на деле – слабак. А Василий, мой герой, драться умеет, но не любит. В этом, отчасти, их характеры.

-- Однако дрались вы там лихо…

-- Стараясь не причинить никому вреда. Тащил на плече Миронова, боялся, чтобы он руками ничего лишнего не делал. Вообще с Женей очень здорово вместе играть. Он мгновенно включается в роль, слышит "Мотор!" – и сразу становится другим. И так же мгновенно может вернуться к самому себе.

-- Зато в картине "Фортуна" вы жили мирной жизнью в отличие от "Мамы" и "Цветов для победителей"…

-- Я искренне ликовал, когда меня пригласил такой режиссер, как Георгий Данелия. Он утвердил меня сразу, и я ездил подыгрывать актрисам, пробующимся на роль Маши, молодой жены моего героя. Пока не появилась Даша Мороз с ее энергетикой, светом. Стало ясно: играть будет она и только она. До "Фортуны" у меня действительно не было в кино таких персонажей. Георгий Николаевич спросил в самом начале: доверяю ли я ему? Ну, конечно же!… Одновременно он слушал и мои предложения. У него потрясающе цепкий взгляд. Я всегда чувствовал его на съемках. Он не хвалил меня, не говорил: "Классно!" или что-то подобное. Но умел молча показать: туда идешь в роли.

-- Вашего "Рейнджера из атомной зоны" широкий зритель так пока и не увидел, но скоро выйдет еще один фильм, где вы тоже в главной роли – "Рождественская сказка".

-- С нетерпением жду этого. Там снимались Чулпан Хаматова, Александр Абдулов, Юрий Кузнецов. У меня снова, к моему счастью, абсолютно иной герой. Это человек, познавший радость большой любви, теряющий ее и вновь обретающий. Пытался вложить в эту работу массу душевных сил. Режиссеры – дебютанты, нередко один предлагал одно, другой – другое, надо было найти что-то среднее, свое… В названии картины есть слово "сказка". Но это просто фильм о любви. Сказочный момент там один: когда у героя рождается в сердце что-то прекрасное, над ним летает ангел. В детстве его научили делать кукол, и кукла-ангел поднимается над ним: он вложил в нее огонь своей души.Но ангел исчезает, когда что-то мутное просыпается в этом человеке.

-- Ваша судьба, по крайней мере в кино, складывается счастливо, интересно. Сейчас это происходит далеко не у всех ваших коллег-ровесников. Постучим по дереву… Но не бывает ли страшно порой?

-- Бывает, конечно, я – живой человек. Но сейчас все мои мысли и чувства отданы "Рождественской сказке". Там, кстати, снимался и мой шестилетний сын Алеша. Он очень похож на меня. Сыграл моего героя – маленького. После чего кто-то уже успел написать об "Алексее Кравченко-младшем". Еще старшего-то по-настоящему нет, а вы уже младшего придумали!…