Неожиданная премьера на Каннском фестиваля — сумасшедше красивая картина с Колином Фертом, Оливией Колман и Одессой Янг.
Новая программа этого года Cannes Première собирает тех, кто оставил след в сердцах и умах отборщиков, но места ни в основном конкурсе, ни в параллельной программе «Особый взгляд» для них не нашлось. Среди участников и Vortex скандалиста Гаспара Ноэ, и полюбившийся критикам док про актера Вэла Килмера, и дебют в режиссуре Шарлотты Генсбур, и неприметная картина постановщицы Евы Хассон с целой россыпью знакомых имен. Среди Оливии Колман, Колина Ферта и Джоша О’Коннора солирует Одесса Янг, впервые прозвучавшая в «Ширли»: теперь она будто перескочила на место героини Элизабет Мосс из картины Элизабет Деккер.
Если в двух словах, то «Роман служанки» — это причудливым образом построенный байопик несуществующей писательницы Джейн Фейрчайлд. В основу сценария лег роман британца Грэхема Свифта, написанный несколькими годами ранее: философская проза старательно и вполне успешно мимикрирует под мемуары женской руки.
Середина 20-х годов прошлого века, Британия как она есть, с отглаженным манжетами, фартуками и чепчиками прислуги, чулками и нарядными велосипедами с корзинками. Джейн (очень трогательная Одесса Янг) работает в доме благопристойных мистера (Фёрт) и миссис Нивен (Колман) и влюбляется в сына из соседской такой же благопристойной семьи (О’Коннор). Материнское воскресенье — тот самый день 30 марта 1924 года, который обречен сделать из горничной писательницу, но что именно случилось, мы узнаем позже, когда время перемахнет сначала лет на 10-15 вперед, а потом и вовсе на 40. В маневрах биографии чувствуется поступь Луизы Мэй Олкотт, Греты Гервиг и «Маленьких женщин». Джейн нетерпеливо жует тост и тарабанит на печатной машинке — сокровища своей памяти она спешит обменять на страницы романа.
Ева Хассон сняла кино созерцательное, категорически неспешное, задумчивое и обреченное быть раскритикованным за бессюжетные всполохи самых разных чувств. На первый план выходит парадокс памяти: будучи в заложниках рутины, сложно в деталях описать, что было прошлым утром, но писательница помнит каждое мгновение нескольких часов до полудня весны 1924 года. Этой фактуре и посвящен фильм, сюжет здесь может уместиться в строчку синопсиса: солнечное и нежное утро, проведенное с возлюбленным, с которым нет будущего — социальный дискурс рисует условия «долго и счастливо». Но не о классовой пропасти и чопорности британских устоев собирается говорить Хансон. Все условности приняты как данность, а тот самый благопристойный соседский сын похож не на человека, а на призрака, смутный образ из копилки воспоминаний, который Джейн носит с собой всю жизнь.
Именно героиня и занимает все восприятие Хассон, большая часть хронометража — беззастенчивое и упоительное любование Одессой Янг: контурами тела, морщинками между бровей, каждой ресницей и даже пятками. Камера путается в соломенных волосах и бликах света, а Ева будто пишет свое собственное сотворение Венеры, где безапелляционная красота, румяность и стеснение юности обречены превратиться в горечь опыта и стать крупицей тоски в уголках глаз взрослой женщины.
И это главное, о чем хочется говорить, — кино невыносимо красивое. Каждый кадр выстроен как живописное полотно, позволяя теням и свету играть не меньшую роль, чем артистам. Возлюбленный оставил Джейн одну в своем доме, и это экскурсия по комнатам, где каждая книга, перила и гобелены кричат о жизни, которой у Джейн никогда не будет, кроме этого утра. Здесь впору свернуть на аллею женских романов, умытых ведрами слез, но горничная, которая стала писательницей, не теребит свою рану из одних лишь сентиментальных чувств. Ретроспективно воспринимая муки первой любви как первый взнос в копилку авторского «я».