Интервью с Артуром Смольяниновым

«Будь со мной» – мелодрама, но довольно натуралистичная. Почему такая тенденция возникла, по-вашему?

Натуралистичная – в смысле как у Чарльза Дарвина и прочих? (Смеется) Я понял вопрос. Дело в том, что мне всерьез рассуждать на эту тему трудно – я не критик, я не так много видел фильмов. Может быть, я умничаю чуть-чуть, но, по моим ощущениям, в кино нет тенденции разговаривать человеческим языком – простым и доступным – про людей и о людях. Сейчас продолжается погоня за формой, за внешним, за оберткой, за динамикой, монтажом, светом, звуком, примочками, фишками, и очень часто режиссерам просто не хватает внимания на то, чтобы заниматься еще и…

…такой ерундой, как психология?

Ну, не совсем ерундой. Но это все как бы пускается на самотек: получится – получится, не получится – значит не получится. Важно, чтобы были деньги, чтобы вписались в сроки и графики, чтобы был крутой монтаж, ништяк звук… хотя звук тоже не обязательно – можно озвучить… чтобы оператор клевый был – и так далее. Такое кино, как «Будь со мной» называется артхаус. И оно так называется, потому что его мало. Потому что оно нетипично.

Что вам помогало готовиться к роли?

Все очень просто – это моя история, это история понятная. Она о человеке, который знает, что его любит девушка, лучше которой ему не сыскать во всем белом свете. Но он просто не может ее любить в ответ, потому что тут (касается ладонью груди) ничего нет. Поэтому здесь не было того, что можно назвать «готовиться к роли», – все это я отыскал у себя внутри.

В фильме герои много занимаются сексом. Вам с Марией Бушмелевой было неловко?

Если честно, я хотел, чтобы откровенных сцен было меньше, – мы с Машей все время спорили с Максимовой (Мария Максимова, режиссер «Будь со мной» – EMPIRE): «Ну, зачем так много, зачем это вообще?» Мне кажется, что история хороша и так – и в кино, и в жизни, – о многом можно догадаться без этого. Я вот подумал, что в будущем, наверное, вообще буду отказываться от таких сцен – ну что это такое, все время ходишь в кадре голый! На меня же мои дети будут смотреть и думать, что так и надо!

Вас не смущает, что вам часто приходится играть мерзавцев, которые своих женщин не любят? В «Нирване» Игоря Волошина, например.

Ну, я разных людей играл. А в «Нирване» мой персонаж любит героин, к сожалению, больше, чем героиню. Он говорит, что жалеет ее, но это ровным счетом ничего не значит: слова нам даны, чтобы скрывать правду.

Картина Волошина «Я» – кино поколенческое. Вы родились в 83-м, близко ли вам это мироощущение?

Для меня «Я» – это, прежде всего, история Игоря, которого я знал задолго до того, как было снято кино. И еще, мне кажется – так я это себе объяснил, – это очень светлое кино, там есть некие лазейки наружу. Все у героя происходит довольно ровно – посадили, выпустили, посадили, выпустили, – но он остается жить, и это хороший знак. Хотя, можно трактовать по-разному – все остальные-то умерли. Хотя режиссер мог и не рассказывать нам о том, что будет с ними дальше!

Вы могли бы работать кем-то еще – например, полы мыть?

Я не амбициозный человек, я найду, чем заниматься. «Современник», крутые фильмы – это все здорово, но звучит круче, чем есть на самом деле. Видите ли, какое дело – мне многое шло в руки само. И я не могу сказать, что я к этому приложил какие-то сверхъестественные усилия. У меня вообще многое зависит от настроения, и это, наверное, моя главная проблема, я от этого мучаюсь.

Неужели можете прийти в театр и сказать, что сегодня играть не собираетесь?

Нет, так я делать не буду, но у меня бывают плохие спектакли – и я знаю, когда играю плохо. День не задался, все идет не так – и спектакли у меня выходят хреновые. Иногда удается преодолеть, переломить себя самого, и тогда я себе говорю: «Молодец, Артур, хороший мальчик!»