Свобода в томатном соусе: интервью с Джулианом Шнабелем

Джулиан Шнабель прославился как художник – в конце семидесятых нео-экспрессионизм вошел в моду и после Венецианской биеннале 80-го года, в которой он принимал участие, Шнабель был признан одной из ведущих фигур современного искусства. Недоброжелатели называли его "самопровозглашенным львом нью-йоркской арт-сцены", однако мощные, подчас жестокие работы Шнабеля достигают цели, которые ставил перед собой художник – "погрузить зрителя в эмоциональное состояние, которое захватило бы его целиком".

Не ограничившись артом, Шнабель занялся кино. То ли талантливый человек талантлив во всем, то ли успешный человек успешен во всем, но уже первый его фильм «Баския» /Basquiat/ (1996) был номинирован на венецианского "Золотого льва", второй – «Пока не наступит ночь» /Before Night Falls/ (2000) – в той же Венеции взял приз жюри. Его третий фильм «Скафандр и бабочка» /Scaphandre et le papillon, Le/ (2007) о парализованном после инсульта редакторе французского Elle получил номинацию на "Оскар" за лучшую режиссуру.

-- В вашем первом фильме "Баския" есть длинный монолог о Ван Гоге, его смерти в бедности и об обществе, которое постарается больше не допустить смертей великих художников…

-- Ну вообще-то там не совсем это говорится. На самом деле они не говорили о деньгах, если я правильно помню. Они говорили о том, что он не мог продать свои картины – их все ненавидели. И сейчас нам надо быть осторожными, потому что мы можем пропустить что-то уникальное.

-- Наверное, я услышал то, что хотел услышать. Знаете, недавно я брал интервью у художника Джейка Чэпмена, и он мне рассказал, что искусство является чистым выражением капитала. Когда он купил офорты Гойи "Ужасы войны" за 40000 фунтов, пририсовал им рога, усы и раскрасил их, а потом продал получившееся за 200000 фунтов, они стали не только в пять раз дороже, но и в пять раз ценнее. Что вы об этом думаете?

-- Я думаю, что это должно казаться забавным, но это очень глупо. Вот что я об этом думаю. Что еще вы хотите знать?

-- Ваш последний фильм – "Скафандр и бабочка" – получил разные, довольно противоречивые рецензии. Одним он очень понравился, они сказали, что это очень трогательно, другие решили, что это манипуляция и эмоциональный шантаж.

-- Я никогда об этом не слышал до того, как вы мне сказали. Я думаю, что у вас неверная информация. Я не понимаю, о чем вы. Я никогда не видел так много положительных рецензий ни на одну из моих работ. "Эмоциональный шантаж"… Какие газеты вы читаете? National Enquirer? Я не знаю, что вы читаете, но вас неправильно информируют.

-- Хорошо, а что говорят о вашем фильме? И что вы об этом думаете?

-- Ну, я уже высказался в фильме, а люди говорят… Дэвид Дэнби написал, что это "новое рождение кино", кто-то еще написал – ну я не буду цитировать положительные рецензии, но скажу, что была прямо-таки оргия положительных рецензий. Для всех это был как свежий глоток воздуха. Идея "разных, противоречивых рецензий" применима к "Баския" и "Пока не наступит ночь", но сказать такое о "Скафандре и бабочке" – это, наверное, шутка. Может, вы не со мной разговариваете? Вы пытаетесь меня спровоцировать? Вам нужно сменить газеты. Смотрите: New York Magazine, Дэвид Дэнби, Los Angeles Times – также фильм был назван лучшей лентой года Washington Post, Wall Street Journal, и бесчисленными другими газетами. Эта идея про манипуляцию – я ни одной такой рецензии не читал.

-- А вы можете назвать момент в фильме "Скафандр и бабочка", в которой среднестатистический зритель должен сломаться и начать плакать?

-- Люди в фильме плачут, это правда.

-- А когда им полагается начать плакать?

-- Когда они вернутся домой и встретятся со своими семьями. Что вы сами думаете о фильме?

-- Там есть момент, когда отец главного героя, Жана-До, звонит своему сыну, разговаривает с ним через переводчицу, и плачет. Это был самый сильный для меня момент фильма, тот момент, когда я почти не мог это смотреть дальше.

-- И вы хотели встать и уйти?

-- Да.

-- Это очень напряженный фильм. Вы застряли в теле героя на первые полчаса, вы нетерпеливо ждете, когда же вы наконец выберетесь из скафандра. Он делает это, когда пишет книгу и трансформирует свою жизнь в литературу. Это отрицание смерти. Фильм о трансформации тела в книгу. Фильм эмоционален, его отец плачет, люди плачут, когда видят это кино – но это не значит, что это манипуляция. Фильм не сентиментален. У парня отличное чувство юмора, то, что происходит, очень грустно, но то, что вы начинаете плакать, глядя на главного героя, не значит, что ваше чувство не подлинно. У меня нет проблем с этой концепцией. Это не искусственное.

-- Как вы думаете, Жан-До настоящий герой? Мы часто слышим, что сейчас не время для героев, что их нет ни в жизни, ни в кино.

-- Я не думаю, что он святой. Он был настоящим говнюком до своей катастрофы, и не сказать, что он сильно изменился. Но он понимает, что сделал много ошибок, и у него есть шанс переоценить свою жизнь. Я думаю, что он был очень несентиментален.

-- А вы можете рассказать, как вам пришла в голову эта мысль, очень интересная, если не сказать революционная, ракурс из глаз героя, полузакрытые глаза, шапка, которая "спадает" на камеру?..

-- Когда я делал этот ракурс, я надел кусок латекса на камеру, когда его зрение затуманилось, я приделал "ресницы" к камере.

-- А почему вы вообще это сделали? Как эта идея пришла вам в голову?

-- А что вы об этом думали?

-- Ну это вызывает клаустрофобию

-- Ну в том-то и дело. Он оказался в ловушке собственного тела. Это и должно вызывать клаустрофобию. Единственный способ выбраться из этого – уподобить свою мысль бабочке. Это и есть концепция – вырваться из какого-то места между жизнью и смертью.

-- А вы не жалели, что не смогли занять Джонни Деппа в этом фильме? Вы вроде бы собирались…

-- Нет. Я сниму Джонни Деппа в другой картине. Мы хотели сделать эту вместе, но у него не получилось, ничего страшного я в этом не вижу. Этот актер Матье Амальрик тоже отлично поработал. Вообще я ни о чем не жалею, в том, что касается этого фильма. Где вы живете?

-- Я живу в Москве.

-- (Смеется)

-- Вы можете сравнить 60-е "Пока не наступит ночь", 80-е "Баския" и наше время в "Скафандре и бабочке". Какое время было самым лучшим для художника? Можно ли сказать, что сейчас художник более свободен, или он был свободнее в 60-е или 80-е.

-- Ну, во-первых, мы говорим о художнике 80-х, который живет в Штатах, а другой парень – гомосексуалист, который живет в 60-е на Кубе при тоталитарном режиме – и там это уголовное преступление. В конце концов, он попал за это в тюрьму. Это разные ситуации для художников, громадная разница в политической ситуации, и мы просто не можем их сравнивать. Вы хотите знать, больше ли сейчас свободы, чем раньше?

-- Да. Давайте не будем говорить о Кубе. Давайте поговорим о штатах сейчас и в 60-е.

-- Я думаю, что это зависит от художника. Энди Уорхолл делал отличные работы в шестидесятых, но он отлично работал и до самой своей смерти, до 1987 года. Мне кажется, свобода – странная штука. Жан-До не мог пользоваться своим телом, но его ум был свободнее, чем когда он мог спокойно пользоваться своим телом. В тоталитарных системах не было политической свободы, но в душе можно было быть свободным. Парень по имени Bulgakov написал "Мастера и Маргариту" в тридцатые, и книга была запрещена и не вышла до семидесятых, но с точки зрения свободы, гражданские права в России тех лет были ограничены, но творческая свобода, воображение его было огромным. Только вы владеете своими мыслями. "Скафандр и бабочка" – кино о сознании, о мыслях, с которыми вам приходится жить. О том, как вы живете сами с собой, независимо от обстоятельств.

-- У вас есть какой-нибудь рецепт освобождения себя? Можете сказать – чтобы освободить себя я должен…

-- Рецепт? Ну, немного томатного соуса, базилик, и главное – не кладите лука, если используете чеснок.

Это очень большой вопрос. Мой рецепт – я пытаюсь быть верным себе, я отвечаю за себя, я виновен в своих грехах, и я виновен за то, что я сделал правильно. Нужно всегда принимать ответственность за свои действия, это единственный путь к свободе.

-- Вы кинорежиссер и художник. Есть что-то, что вы можете сказать в фильме, и не можете сказать в картине, и наоборот. Как они сочетаются?

-- В картинах мне нравится, что они неподвижные. Они не двигаются. Время остановилось, и мне не хочется, чтобы они двигались. Мне нравится, что вы можете воспринять всю картину сразу, что не надо ждать два часа, чтобы понять, чем все кончится. А в фильмах – это устройство для рассказывания историй, а к картине это необязательно относится. Мне помогает тот факт, что я живописец – у меня нет вот этого линейного мышления, буквальных представлений о том, как делать фильмы, которые иногда возникают у режиссеров, у которых не было опыта в живописи.