Тарковский против мемов: как YouTube может навсегда изменить кино

Как-то раз, обсуждая фильм «Семь пьяниц» Сергея Кузнецова, один мой коллега указал на то, что картина «больше напоминает видео с YouTube». Для него это была, конечно, негативная оценка, и я полностью понимаю, что он имел в виду: более того, я с ним абсолютно согласен. Но вот в чём проблема: именно за это «Семь пьяниц» мне и нравятся. За то, что подчеркнуто аматорские, эстетически несобранные, до абсурда эклектичные, намеренно (или ненамеренно, тут не так важно) «кринжовые». За их, да, «ютубовость».

Казалось бы, ну напоминает и напоминает — проехали, не важно. Но эта формулировка как-то особенно въелась мне в мозг, и даже спустя два года я периодически о ней думаю. Почему же эта условная «ютубовость», которая может справедливо раздражать одних, так меня привлекает? Может, дело в своеобразной DIY-эстетике (от do it yourself, то есть «сделай сам»), которая, в принципе, мне очень близка (я, например, обожаю нестройное и совершенно любительское «Инопланетное рагу» Питера Джексона). Но, может, всё самую малость сложнее.

Питер Джексон на съемках фильма «Инопланетное рагу»

Сегодня я как раз хотел бы порассуждать об этом — благо, есть такая рубрика, где я могу вывалить на вас свои сырые, неоформленные мысли, которые, надеюсь, в процессе письма сформируются во что-то более-менее внятное. Это будет чистый поток разума, не столько высказывание, сколько, возможно, начало диалога: без ссылок, исследований и экспертных мнений. Просто потому, что на эту тему я их банально не нашёл.

Это не текст о том, как YouTube стал важным медиапространством, и не о том, как сильно он может помочь начинающим кинематографистам (для этого есть, скажем, вот такие замечательные статьи). Но скорее о том, как пространство YouTube родило новый вид экранного существования, новый, если хотите, визуальный язык. И ещё больше — о том, почему не стоит к этому языку относиться снисходительно.

Стоит также уточнить, что под YouTube я не имею в виду вообще всё, что выпускается на площадке. Очевидно, что, как и в любом медиуме, абсолютное большинство контента там — откровенный мусор. В рамках этого текста слово YouTube будет выражать скорее компиляцию из тех ютубовских авторов, что близки и интересны лично мне и в чьём творчестве я вижу проявления этого нового вида экранного существования.

Начать надо, разумеется, с себя. Почему мне вообще интересна эта тема? Что ж, дело в том, что я — представитель «поколения ютуба», тех, кому чуть за двадцать и кто подростком как раз пережил стремительный взлёт российского YouTube. На мои эстетические ориентиры видео Алексея Гуфовского повлияли не меньше, чем фильмы Андрея Тарковского. Меня, как и многих, манила обманчиво доступная интернет-популярность: задолго до того, как начать писать о кино какие-то более-менее связные вещи, я своим несформировавшимся голоском пытался что-то про кино рассказывать (а чуть позже — делать видеоэссе). Даже летсплеи снимал, куда без них.

Эдгар Райт на съемках фильма «Малыш на драйве»

В общем, язык YouTube — в моём ДНК. Я могу наслаждаться изящностью нарратива в обзорах videogamedunkey в той же мере, что и сложносочинёнными гэгами Эдгара Райта; абсурдная архитектоника «Гарри Повара» (ну и «пупов» вообще) мне ближе сюрреалистичных комедий Бунюэля; при слове «Сталкер» у меня в голове возникают «чики-брики», а не измученное лицо Кайдановского. Для кого-то это наверняка звучит как полная культурная ересь, признание в моей ненасмотренности, несформированности и попросту плохом вкусе. Но вот в чём дело: ютубовская культура как часть (пост-)постмодернистского дискурса размывает понятия «высокого» и «низкого», правильного искусства и неправильного. Выросло целое поколение, которое не считает, что выложенное в открытый доступ видео априори менее ценно, чем то, что оформлено красивыми титрами и отправлено на престижные фестивали.

Есть хороший пример: белорусский критик и режиссёр Никита Лаврецкий на своей странице в Facebook как-то устраивал небольшую такую игру в стиле Армонда Уайта. Предлагал вместо известных фильмов менее популярные, но, на его взгляд, более удачные альтернативы. И вот там вместо картины «Прогульщики» Сэнди Тан он предложил ютуб-видео Остина МакКоннелла ‘i made a movie. it stunk’ («Я сделал фильм. Он был ужасный»). Это не была шутка или какая-то странная провокация. Два произведения действительно объединены общей темой: рефлексией авторов на тему некогда снятых ими фильмов, любительских и плохоньких, но важных лично для них.

Ютюберская лаконичность против нетфликсовской надутости; отрезвляющий опыт против жалости к себе и самолюбования; наконец, общая концовка на двоих с выводом о том, что инди-кино — это всегда удел дураков.

И я не могу не согласиться с Никитой. Да, видео МакКоннелла сделано намного менее изящно или, лучше сказать, менее «киношно». Под монтажные фразы из собственного фильма автор рассказывает его историю и иногда сам появляется перед камерой — никаких сложных съёмок, никакой обязательной «мишуры», которая превратила бы «видео» в «кино». Но именно из-за этой ютубовской простоты ‘i made a movie. it stunk’ оказывается намного трогательнее стильной документалки Сэнди Тан. МакКоннеллу не надо прятать свою рефлексию за витиеватым киноязыком.

Этим и отличается тот самый новый, «ютубовский» вид экранного существования. Пока киношные метамодернисты отчаянно пытаются найти «новую искренность», она уже давно обосновалась в Сети. Интернетовские авторы могут позволить себе такую открытость, которую невозможно представить в больших фильмах (что, впрочем, не значит, что все контентмейкеры этой возможностью пользуются или умеют оформлять её в интересную форму). Понятно, почему, скажем, Дэвид Ф. Сандберг — режиссёр, начинавший с YouTube и потом пробившийся в Голливуд (он снял «Шазама» и «Проклятие Аннабель»), — даже после обретения всемирной известности и заключения контрактов с крупными студиями возвращается к своему скромному ютуб-каналу. Это совсем другой вид взаимодействия с материалом и со зрителями: более прямой, незамутнённый, рефлекторный. Распробовав, от него уже сложно отвыкнуть.

Что важно, особенность «ютуб-языка» необязательно должна быть ограничена интернет-пространством. Уже сейчас есть режиссёры большого кино, которые умело пользуются этой спецификой. Скажем, фильм «Котлован» российского документалиста Андрея Грязева собран из обращений граждан к Путину, найденных им на всё том же YouTube. Режиссёр в художественных целях использует наивную открытость этих роликов, чьи герои никогда бы не нашли пространства для своих мыслей, высказываний и обид, если бы не YouTube с его (в данном случае, конечно, иллюзорной) вседоступностью и открытостью.

Впрочем, рефлекторность ютубовского языка не обязательно должна быть выражена в психологической искренности. Она распространяется и на стилевое решение: художественное оформление видео часто реактивно — в том смысле, что его авторы руководимы больше инстинктами, чем сложным расчётом. Оно хаотичнее, свободнее, не боится нарочитой «искусственности».

И эти проявления тоже находят себе место в современном кино. Я вижу ютубовскую эстетику в британских «Вздрюченных» с их эксцентричными визуальными эффектами (кто-то может назвать их «клиповыми», но, по мне, они именно ютубовские). Я вижу эту свободу видеоязыка в замечательном сингапурском фильме «Воображаемая земля», где сны главного героя показаны через свободный полёт камеры сквозь карту de_dust2 в Counter-Strike.

Да, это пока единичные случаи, и влияние интернетовской эстетики в них весьма ограничено. Но в каком-то глобальном смысле то, что делает режиссёр «Воображаемой земли», например, не слишком отличается от видео замечательного ютубера BedBananas. В его роликах, поначалу кажущихся просто смешной нарезкой геймплея из разных видеоигр, раз за разом обнаруживается стройный нарратив. А видимый экранный беспорядок оказывается кропотливо структурированным и собранным — с помощью игровых модификаций и изящного монтажа. То, что делает BedBananas, не что иное, как очень талантливая «режиссура». Как и любой режиссёр, он перекраивает реальность под свои нужды, высекает космос из хаоса. Просто делает это в рамках не физической реальности, а виртуальной, видеоигровой.

Я уверен, что мои примеры — лишь начало конвергенции, что кино только нащупывает новые возможности визуального языка, открытые Интернетом. Ему, например, ещё предстоит разобраться, как адекватно отобразить скоротечный и спонтанный феномен «мемов». Ведь сейчас, если режиссёры попытаются вставить в свои картины популярные мемы, те наверняка устареют, пока фильм пройдёт через долгий производственный процесс — и в этом смысле YouTube-видео недосягаемы в плане отображения актуальной интернет-реальности.

И нет, у меня нет готовых решений, просто это тема, которая давно меня гложет и которую не выходит до конца осмыслить — потому что её просто не обсуждают (если это не так, буду только рад ошибаться). Если из моего потока сознания и можно вывести хоть какой-то адекватный итог, то он будет такой: хочется, чтобы к авторам с YouTube начали относиться с должной серьёзностью, чтобы через пять лет я мог прочитать исследования о визуальном языке Алекса Гуфовского в каком-нибудь «Искусстве кино» или прямо здесь, на Film.ru. Потому что, уверен, нам есть чему поучиться у Интернета. И мы пока даже не представляем, насколько многому.