Рецензия на фильм «Свободное плавание»

Ленька (Александр Яценко), житель крохотного волжского городка, выпускник ПТУ, не успел поработать даже до первой получки и пустился в свободное плавание. С утра дрейфует он из дома на биржу труда. Оттуда – на обретенную работу: то на рынок обувь продавать, откуда сбежал на следующий день; то штукатуром, куда вообще не доехал, испугавшись бабского коллектива. Потом – на дискотеку с друзьями, подрыгаться с девчонками и подраться с пацанами, напиться с бывшими коллегами-рабочими. А с утра снова на биржу. Наконец Леньку берут учеником в дорожную бригаду, кирпич крошить. Теперь траектория движения изменится, бригада медленно перемещается с одной улицы на другую – с Майорова на Барсукову, с Барсуковой на Тургенева, где Леньку уже ждет любовное приключение.

Вот так за одно лето можно обрести и эмоциональную, и нравственную, и чувственную зрелость. За похождениями героя следит деликатная камера, и взросление героя происходит на наших глазах. Но незаметно, тихой поступью, поэтому некоторый ступор финала кажется логичным. Потому что ступор – это не остановка. Просто задержка. А дальше опять свободное плавание. Ступор органичен для Леньки – его натура некрасивым делам сопротивляется и дает сигнал мозгу.

Кому еще пришло бы в голову отправиться в провинцию и найти героев там – людей, живущих в никому не известном Мышкине. А Хлебников, похоже не на шутку влюбился в этих людей, без ложного пафоса превратив их в героев нашего времени. У влюбленного человека особые отношения с объектом обожания. Конечно, взгляд рафинированного москвича или дипломированного киноведа не претендует на объективность, и не исключено, что жителям просторов нашей родины такое видение незамысловатого и абсурдного быта покажется оскорбительным. Этот провинциальный комикс – получился барышней без косметики. А ведь москвички-петербуржки легко позволяют себе выйти из дома "без лица", когда для провинциальных барышень это просто моветон. Беззлобная, даже ласковая ирония удружила Хлебникову в самом главном – галерея обитателей городка анекдотична, но ужасно органична:

Мачо-ковбой мастер Володя, косящий под Чака Норриса. Бригадир Рослов (актер театра Гришковца – настоящий вербальный жонглер – Евгений Сытый), фонтанирующий идеями и захлебывающийся в монологах – "Мы, Леня, дятлы дорог". Человек-пестик, человек-ведро…

Влюбленность предполагает некую почтительность по отношению к объекту, и Хлебников использует средние планы, отодвигая героев подальше от наших ненасытных глаз, синкопированный ритм движения камеры и монтаж встык оправдывают легкую медитацию – завороженность пейзажами, движением велосипедистов, пешеходов, лома.

Сценарий обвиняли в "чернушности" и "платоновщине", хотя более точных диалогов, написанных Александром Родионовым ("Борьба молдаван за картонную коробку"), – нежно очерченных матом и междометиями, представить трудно: "- Ты че? – Да ниче…И я ниче, – А я з…лся уже" (это, конечно, признание в любви).

И эти убедительные диалоги произносятся актерами сквозь зубы, на одном дыхании. Ни одной фальшивой ноты, никакой нарочитости.

Косноязычие Лени и его подруги Хрюши дает возможность косноязычной камере насладиться сложной партитурой жестов и палитрой взглядов актерского дуэта Яценко-Екамасова, который добился пронзительно-целомудренного накала страстей. Девушка Хрюша, по-настоящему тургеневская барышня (живет она на улице Тургенева) 21 века, и румянец у нее выступает, жесты угловаты, взор потуплен. Идет, загребает, как лебедь – "Это сам секс!". А диапазон Яценко нам еще предстоит узнать, потому как ничего общего с героем-любовником из фильма "Мне не больно" Ленька не имеет. Здесь он – настоящий человек. Застенчивый, но твердый. Плывущий по течению, но в любую минуту готовый повернуть на 180 градусов. Он из породы улыбающихся молчунов – если говорит, то всегда по делу. Ловишь себя на мысли, что играет Яценко себя, дрейфующего, каким он был десятилетие назад. А несколько лет назад Александр так же искренне играл в спектакле Михаила Покрасса "Не про говоренное" и обаял Хлебникова.

С "новой искренностью", страшно актуальной для нашей пока только театральной сцены, сближает органика фактуры, интерес к сокрытому в человеке. Дублей делали немного, но Хлебников, по какому-то мистическому стечению обстоятельств, все равно при монтаже отбирал первые. Но безыскусность приемов, минимализм, доведенный до совершенства, скорее отсылают к традиции Аrte povera (итал. – "ремесло", дословно – "бедное искусство") – такими скромными, даже скудными, художественными и материальными средствами достигнута такая лаконичность высказывания.