Интервью с Алексеем Попогребским

Алексей Попогребский о победе на Берлинале, экзистенциальной психологии и Рене Зеллвегер.

Вы снимали фильм на новейшую цифровую камеру Red, с помощью которой, говорят, делали с артистами аж сорокапятиминутные дубли. Это же специальная актерская пытка какая-то.

Ну почему. Скажем, надо нам снять героя, играющего в компьютерную игру. Имел бы я дело с пленкой – сделал бы стандартный десяток коротких дублей: просил бы Гришу Добрыгина имитировать игру и по ходу корректировал бы: «Гриша, больше увлечения!» Или: «Больше отчаянья – тебя же убили!» А мы ему просто дали игрушку «S.T.A.L.K.E.R.», поставили камеру и стали снимать. Больше всех пострадал звуковик – почти час держал микрофон над головой, чтобы записать все Гришины пыхтения. А так – это полное режиссерское счастье: актер в какой-то момент забывает, что его снимают, и начинает жить реальной жизнью.

С Сергеем Пускепалисом применялись те же приемы?

С Серегой мы так давно работаем, что у нас сложилась невербальная система коммуникаций: он мне говорит, что я его режиссирую пальцами. Я-то уж позабыл, что там было на съемках, – и слава богу: если не помнишь себя на площадке, значит, все было хорошо. Но в фильме о фильме видно, как перед сценой я подбегаю к Пускепалису с квадратными глазами, что-то такое накручиваю-наверчиваю конечностями, а Серега так серьезно кивает: «Угу, угу, понял, да». Меня вот часто спрашивают – помогает ли мне на площадке моя первая профессия, психолог. Конечно, да. Экзистенциальная психология, которой я пытался заниматься, говорит: ты не смотри на своего клиента, ты чувствуй, что в тебе происходит. Это и есть отражение того, что творится в голове другого человеке. Так что на площадке я иду от себя – там времени формулировать нет.

Двум своим актерам – Грише Добрыгину и Сергею Пускепалису – вы, кажется, тоже организовали полное психологическое взаимопроникновение.

Я не делал классических проб, когда ак- терам дают кусочек сценария – и на, играй. Мне очень неловко, когда что-то понарош- ку. Мы делали этакие свободные этюды. Пускепалис – гений парной импровизации: он сразу ловит, на что партнера развести, и дальше очень классно его качает. Была у нас, например, такая сценка: Серега – отец, а Гриша – его сын, который ему объявляет: «Папа, я поехал со стройотрядом на Чукотку». Или – Гриша в городе, стоит на остановке, видит – мерзкий бомж. И вдруг узнает в нем начальника полярной станции, на которой работал. Я искал не просто актера, но парня, который образует с Серегой дуэт. И дуэт сложился. Мы ему даже название придумали – «Можер и Евражка». Можер – потому что Пускепалис на съемках как-то оговорился, вместо «моржатина» сказал «можратина». А евражка – это полярный суслик, их там масса, все смешные и все как один похожи на Гришу. Чем-то мне отношения Гриши с Сережей напомнили дуэт того же Пускепалиса с Броневым из моего предыдущего фильма «Простые вещи» – только тут уже Гриша был салагой. Он ведь в армии не служил, а Пускепалис – с Севморфлота, человек бывалый.

То есть на съемках Грише Добрыгину устроили армию… Экспресс-курс.

Да что Грише – она там для нас для всех сама собой устроилась! Не обучен чело- век – скажем, режиссер, то есть я, – какойто специальной профессии, не умеешь, ска- жем, камеру чистить – сразу, значит, выно- си парашу. Все мы там таскали бревнышки, пилили чего-то.

Успех фильма на Берлинале, помоему, начался задолго до вручения наград. Пресса с самого начала талдычила: мол, председатель жюри, режиссер Вернер Херцог, настолько неравнодушен к полярным просторам и всякой дикой природе, что точно вам что-нибудь даст.

Меня от этого колбасило страшно. Ну да, Херцог сам недавно снял полярную документалку. Но если мне сейчас показать что-то типа «Коктебеля» – я ведь буду зевать. Просто часто бывает, что побеждает компромиссный вариант, по поводу которого члены жюри друг с другом спорить долго не будут. В моем случае так и произошло. И это здорово – наши актеры в Берлине давно не побеждали, а оператор вообще никогда. Я потом на ужине в честь закрытия фестиваля пытался к Херцогу невзначай пристать – за что, мол, – но он любую воз- можность беседы аккуратно торпедировал. Было, впрочем, ощущение, что два человека в жюри, которые мне были изначально симпатичны, ответили взаимностью: Херцог и Рене Зеллвегер. У Херцога вообще жена из Петербурга, закончила филфак ЛГУ. А Зеллвегер просто к нам прониклась всей душой. Мы с ней за кулисами познакомились, когда я с «Серебряным медведем» имени Павла Костомарова должен был фотографироваться. Она подскочила ко мне, вращая глазами, пожала мне все руки и встала за камеру – советы давать: «Вот так! Побольше улыбки! Отлично!» Срежиссировала мою съемку, короче. Хорошая женщина.