Война в принципе должна шокировать, что и делает изначально балабановская "Война". Постановка прицеплена к хронике, чем обеспечивает себе место в жизни. Все последние сто лет одна шестая часть мира так или иначе воевала, что обусловило мировосприятие. На этой части "Войну" посмотрят иначе, чем на других. Но ничего подобного недостаточно, чтобы мне лично или вам лично смотреть появившийся фильм как "жизнь", в которой будто бы нет ни одного мирного чеченца, или смотреть его как демагогию Балабанова, которая будто бы навязывает "войну до победного конца"...
Война в принципе должна шокировать, что и делает изначально балабановская "Война". Постановка прицеплена к хронике, чем обеспечивает себе место в жизни. Все последние сто лет одна шестая часть мира так или иначе воевала, что обусловило мировосприятие. На этой части "Войну" посмотрят иначе, чем на других. Но ничего подобного недостаточно, чтобы мне лично или вам лично смотреть появившийся фильм как "жизнь", в которой будто бы нет ни одного мирного чеченца, или смотреть его как демагогию Балабанова, которая будто бы навязывает "войну до победного конца".
Фильм – он и есть фильм, самоигральный, если состоялся. Если сыграл на эмоциях публики, вызвал смех, слезы, стыд, радость или успокоение, то его не исчерпывает ни "Балабанов", с которым публика лично не знакома, ни "жизнь", с которой она прекрасно знакома и без него. Фильм – как лакмусовая бумажка состояния умов. Он не виноват, что где-то на одной шестой, как всегда, две беды: дороги и дураки.
Для жанра нашлось полное киношное воплощение. Понять можно не только время, пространство, вещи, лица, слова и песни "Войны" (БИ 2, Deadушки, Океан Эльзи). Можно понять, что контекст всего этого достаточно богат, чтобы тронуть любого. Нервные дамочки отвернутся, когда пленным режут головы. Они же обрадуются, когда отец героя скажет, как отрежет, что жить надо только в любви: "Разлюбил жену – уходи". Мужики пригорюнятся, когда чеченский боевик на раз объяснит, что в России все – овцы, которых либо резать, либо пасти, и начнут аплодировать, когда очередной генерал будет нагло врать под портретом г-на В.В.Путина.
Но на такой бурный поток разнородных подробностей и анекдотов в таком бурном темпе "Война" способна как раз за счет прямолинейности и однозначности главного, связующего анекдота. Джон хочет вызволить из плена свою невесту, но не может. Иван может и делает нехотя, по натуре. Тип "надежной опоры", "товарища по оружию" разрабатывался культурой повсеместно и постоянно, от "Слуги двух господ" до "Конька-Горбунка". "Война" выдержала его в условиях, максимально приближенных к хронике. Но потому и нет "мирных чеченцев", что они действию не нужны. Они стали бы отклонением от главной линии, от совершения подвига. Потому и не сказано прямо, чего Иван снова поперся в эту дурацкую Чечню. То ли от скуки – "проехаться на шару", то ли от никомуненужности – "иди-грузи мешки на пристань", то ли из жажды мести боевику Гугаеву, то ли из жалости к англичанину Джону.
Чистый жанр не допускает сомнений, иначе он нечистый. Столь демагогической кое-кому "Война" кажется оттого лишь, что образчики жанра – редчайший случай в нашем стабильно убогом кинематографе. Так же любые нормы, мораль, чувство чести, элементарное соблюдение правил игры исключительны в нашем стабильно убогом, закомплексованном, инвалидном общественном сознании. На этом фоне "Война", наоборот, может быть проявлением подлинного свободомыслия. Она с экрана диктует норму поведения в ситуации, которая по жизни еще не разрешена, диктует опережающе, как нечто само собой разумеющееся. Просто чтобы подобное поведение само собой разумелось, нужен именно этот плен, именно этот Гугаев, именно этот Джон со своей невестой и лишь одно точно такое стечение обстоятельств, какое показано.
Тем не менее, "Война", зная свое место, занимает его даже не по праву, а под аплодисменты. Не виновата она и в том, что до высокохудожественности сегодня тут – как до дверцы.