Рецензия на фильм «Изумительный»

Джулио Андреотти (Сервилло), в разные годы занимавший самые разные должности в правительстве и парламенте Италии, должен предстать перед судом за возможные связи с мафией и причастность к многочисленным заказным убийствам. Процесс мало занимает политика, которого в глаза и за глаза называют в основном Вельзевулом: все, кто когда-либо предсказывал ему поражение или гибель, – уже в могиле. Волнует его совсем другое, и это, как ни странно, – одно единственное убийство, которого он не заказывал.

Когда два года назад «Изумительный» Паоло Соррентино и «Гоморра» Маттео Гарроне получили в Каннах приз жюри и Гран-при соответственно, в прессе много писали о возрождении итальянского политического кино и вспоминали 1972-й год, когда на этом же фестивале наград удостоились картины «Рабочий класс идет в рай» Элио Петри и «Дело Маттеи» Франческо Рози. Преемственность действительно прослеживается: итальянское политическое кино в лучших его проявлениях – это стилистический эксперимент, поиски новой кинематографической формы, вдохновленные энергией и безумием местной общественной жизни.

Ничего похожего на те ожидания, которые возникают в голове, когда слышишь тоскливое до зубной боли словосочетание «политическое кино». Сугубо локальные реалии почти тридцатилетней давности у Соррентино превращаются в самоценное кинематографическое путешествие – и чтобы совершить его, вовсе не обязательно интересоваться политикой. «Меня обвиняют во всем, что случилось с Италией со времен пунических войн», – с замогильной иронией в голосе заявляет за кадром Андреотти, горбатый старичок с острыми оттопыренными ушами, точь-вточь как у Носферату из картины Вернера Херцога.

Фильм с подзаголовком «Удивительная жизнь Джулио Андреотти» – отнюдь не биография трехкратного премьер-министра Италии, активно принимающего участие в политической борьбе с 1946-го года. Мы застаем его на излете карьеры, накануне «процесса века», в ходе которого его обвинят в связях с мафией и многочисленных убийствах конкурентов и опасных свидетелей. Эти смерти Соррентино визуализирует с невероятной изобретательностью – из неожиданных ракурсов и четких линий поворотом или отъездом камеры вдруг формируются повешенные под мостом тела, летящие с обрыва автомобили, спрятанные в багажнике трупы.

В одной из своих предыдущих картин, в «Последствиях любви», Соррентино предстает скорее как минималист, следующая – «Друг семьи» – прогибается под тяжестью рыхлого патологического южного барокко. В «Изумительном» ему удается соединить изобразительный лаконизм и избыточность, как соединяются они в архитектурных формах итальянских городов. Маленький человечек, тянущий сквозь жизнь непомерный груз собственных амбиций, помещен в безразмерные пространства дворцов и церквей – одновременно пустынные и перенасыщенные деталями.

В этой картине постоянно что-то происходит (выстрелы, перемена обстоятельств, аресты и смерти) – и в то же время не происходит ничего, как будто для героя Тони Сервилло время остановило свой ход. Мы слышим о его репутации, о масштабах его личности (один из персонажей утверждает, что Андреотти один вмещает в себя двухтысячелетнюю историю католицизма – от искупительной жертвы Христа до инквизиции и далее), но мы не знаем ничего о его поступках в политике и жизни, кроме причастности к десяткам смертей и юридически недоказуемой ответственности за одну, самую главную – убийство «Красными бригадами» другого христианского демократа Альдо Моро.

Пока идет подготовка к процессу и сам процесс, в голове героя вершится другой суд, свидетелем обвинения на котором выступает покинутый им мертвый товарищ в спортивном костюме . Нельзя сказать, что Андреотти ничего не сделал для его спасения: он дал обет, что если похитители вернут Моро живым, он навсегда откажется от любимого мороженного. Напоминание об этом обете – адвокатская речь политика в защиту самого себя, ведь ирония (по его собственным словам) – единственное лекарство от смерти.

Возможно, именно поэтому Джулио Андреотти до сих пор жив.