Рецензия на фильм «Пианист»

Критика, может, смотрела фильм за границей, заграничными языками владеет так себе, но скрывает из дешевого снобизма, вот и бубнит для самоутверждения. Вся прелесть "Пианиста" – если разуть глаза и досидеть до конца – что он интересный нормальный фильм с эмоциями и смыслом, смотрибельный в том числе для любого тинэйджера.

На темы еврейской Катастрофы времен Второй мировой снимают все пятьдесят лет после ее конца. Сначала били по нервам действительно душераздирающими частными случаями, как в "Магазине на площади" Клоса и Кадара. Потом стали с диким пафосом документировать общую ситуацию, как в "Шоа" Ланцманна. Потом, наконец, в "Списке Шиндлера" получилось, что никакой Катастрофы не было, добрый немец всех спас. Но даром что Спилберг – еврей, надо все-таки было взяться самолично прошедшему через гетто Поланскому, которого никакими "спасениями" не обманешь. Потому он и сам не обманет.

Сразу скажем, что не получилось, хотя явно хотелось. Не получилось полного оправдания пианиста Владислава Шпильмана, по мемуарам которого все и снято. Он был бы оправдан полностью, если бы остался жив совершенно случайно, невольно. То есть совсем ничего не выбирая сам.. Потому что когда получается, что "я – Моцарт, имею право, пусть хоть все на свете умрут", как-то сразу напрашивается ответ: "Нет, парень, ты не Моцарт". Он играет Шопена, конечно, прекрасно, может быть, лучше всех. Но это он что, Шопеном заслонился, чтобы не возвращаться, когда полицай действительно случайно отбил его от толпы, а именно от отца, матери, от брата и сестер, которых прямиком везли в газовую камеру? Младших брата с сестрой накануне отбили неслучайно, но они все-таки вернулись. Пианист не вернулся, как и не остался потом с рабочими, готовившими знаменитое восстание в Варшавском гетто. Да, они помогли ему вовремя убежать и восстали только потом, причем продержались не до ночи, а почти целый месяц. Стреляли фашистских гадов, пока их самих до последнего не постреляли. Но Шпильман уже смотрел на все это из окна, как смотрел на подстегнутое евреями восстание варшавян. То есть нет, выживал он кошмарно, совершенно кошмарно, но если бы снять поподробней – как был знаменит до войны, как все к нему относились, как сами уговаривали – то не было бы вопроса про апологию труса, про такой личный выбор, который ни к каким моцартам никогда не внушает симпатии.

Шпильман не внушает симпатии, может быть, из-за сложностей в биографии самого Романа Поланского. В гетто он был заведомо неподсудным малым ребенком, а дальнейшая жизнь оказалась такой сумасшедшей, что годится лишь для психоаналитика – не для широкой публики. Но прелесть "Пианиста" – что он как бы не скрывает, что кое-что непонятно, что кое-что каждый должен сам для себя понимать в той степени, в какой сам психоаналитик. Просто получается, что еще лучше, точнее фильм о еврейской Катастрофе мог бы снять только, пожалуй, еврей, переживший ее во взрослом состоянии. Это, однако, невозможно, а все остальное в фильме все равно точно и хорошо.

Его интересно смотреть, потому что он не про посторонних, не про "евреев" собственно. Наконец у Поланского получилось, как в принципе уничтожимо много-много людей. Для этого они все, даже если врачи, писатели – в общем, интеллигенты очкастые – должны сами почувствовать себя массой. Еврейской, корейской, индейской, армянской "нацией", русской "интеллигенцией" – и можно брать их тепленькими. Значит, сначала массе запрещают сидеть на лавочках в парке или ходить в кафе. И она не садится, не ходит: подумаешь, делов-то. Потом ее как-нибудь метят – повязкой на рукаве. И вся масса сама шьет себе повязки с шестиконечными звездами. Потом ей предлагают мирно переселиться в прекрасный, благоустроенный, но отдельный район Варшавы. Она не только переселяется, но и тут же делит район на "Центр" и "периферию". Когда гетто замуровывают, масса сразу же начинает привычно функционировать в "свободной конкуренции". Мало ли для чего их тут замуровали, документы в порядке, перед властью они чисты, а главное – срочно успеть надурить соседа, чтобы самому было лучше. Но лучше – это когда хотя бы есть, что поесть. А с уже замурованной человеческой массой уничтожение значительно быстрее. Никого не кормить. Убивать за любое невинное проявление – просто за проявление. Согнать тысячами в один коммунальный коридор. Убивать через одного или в шахматном порядке. Когда надоест, оставшихся погрузить в товарняк штабелями – и в печку. Давно же известно, что многие в Освенцим ехали, как на дачу – с чемоданами и с улыбкой. Власть надо уважать, чтобы спокойно выжить в массе. Главное – вписаться в массу, и все будет хорошо.

Эти закономерности трогают, потому что сегодня свободно могут повториться с любыми вписавшимися в любой стране мира. Но Полански выиграл еще и тем, что снял их не как пафос, а как обыденность: с конкретными семьями, мамами-папами, своими отношениями, склоками, пианинами, любовью и нелюбовью. Дело не в том, что семьи еврейские, просто он знает про евреев. Так же он знает, как менялась Варшава в 39-м, 40-м, 44-м году, благодаря чему в фильме появились грандиозные декорации и большое пространство. Так же он знает, что в любой нации всегда все-таки бывают свои невписанные, и в фильме появились отдельные взбунтовавшиеся евреи, отдельные взбунтовавшиеся поляки, отдельный хороший немец. В связи с такой редкой натуральностью (все понятно, но еще и было на самом деле) по ходу фильма рождаются разные любопытные вопросы, в том числе к современным массам, современным евреям, современным тинэйджерам.

Особая благодарность – артисту Томасу Кречманну за роль капитана Хозенфельда. Как он появился – в фильме появился герой. Особое предупреждение: обязательно досидите до сцены, когда пианист играет капитану шопеновскую Четвертую балладу. Она того стоит.

Текст: Екатерина Тарханова