Грешное молчание: рецензия на фильм «Дело»

Гадкий серый дворик, облупившиеся стены, поржавевший силуэт Ленина возле убитой двухэтажки, а на одном из балконов растянута белая простыня с надписью: «Мы все знаем, кто настоящий вор». Это Давид Гурамович (Мераб Нинидзе)— специалист по Серебряному веку, который решил напомнить соседям и зевакам, что его дело о краже государственных средств было сфабриковано мстительным мэром. Того возмутили обвинения выскочки-интеллигента, который обвинил политика в распиле и, чтобы добить окончательно, приложил к посту в Facebook карикатуру, где чиновник занимается сексом со страусом. Теперь Давид под домашним арестом: ему нельзя выходить из квартиры дальше чем на 10 метров, пользоваться Интернетом и даже навещать захворавшую мать (Роза Хайруллина). Коллеги, знакомые и одиозный мент в исполнении Александра Паля предлагают признать вину, отделавшись условным сроком, однако честолюбивый преподаватель хочет идти до конца и выиграть дело в суде.

Мераб Нинидзе в роли Давида на кадре из фильма «Дело»

«Дело» — фильм стихийный во всех смыслах. Он не только был снят из-за затянувшегося производства другой ленты Германа-младшего («Воздух»), но и как сценарий ещё лежал в долгом ящике на протяжении более двух лет, будто бы дожидаясь своего часа и куда более уместного и острого контекста. Выйди это кино, скажем, года три назад, оно бы куда слабее резонировало со своим зрителем. Арест Навального, «иноагенты», полиция, ходящая по домам митингующих, давление на кандидатов в Госдуму, санитарное дело и куча других новостных повесток — всё это сделало нас подавленнее и пессимистичнее по отношению к будущему России, но в то же время эмоционально приблизило к замыслу Германа и его соавторки Марии Огневой.

Анна Михалкова в роли Анны на кадре из фильма «Дело»

Вообще удивительно, что для кино о политзаключённых и произволе власти «Дело» очень сдержанное, лишённое всякого надрыва. Крик недовольства в фильме Германа сиплый и апатичный — то ли потому, что все давно сорвали голоса, то ли из-за того, что говорить о политике теперь можно только шёпотом. Хотя многие не способны даже на это: близкие, друзья и малопривлекательный усатый полицейский в исполнении Александра Паля предлагают признать вину — так, мол, появится шанс на условный срок. Давид для них когда-то, может, и был героем, а теперь — чудак, взбалмошный Дон Кихот с филологическим образованием, начитавшийся поэтов Серебряного века и мнящий себя Мандельштамом.

Мераб Нинидзе в роли Давида на кадре из фильма «Дело»

Если поначалу сцены «Дела» разделяли дни, то с каждой новой дистанция увеличивается до недель и, кажется, месяцев. У Германа всегда были тесные отношения со временем, и в новом фильме это пускай совершенно не ключевой момент, но один из самых искусно исполненных. Жизнь Давида утекает сквозь (его же) пальцы: кто-то умирает, кто-то сдаётся, кто-то, напротив, пытается помочь нерадивому преподавателю, но сам герой исправно вне жизни — он призрак в трущобах, мрачный дух старика (по крайней мере, к концу истории назвать его мужчиной не получится), которого все видят сквозь замызганное окно разбитой двухэтажки.

Давид — персонаж, безусловно, трагичный, но не эталонный. «Делу» дидактизм если не противен, так неинтересен: осуждённый здесь прежде всего человек, а уже потом персонаж агитплаката. Да и вообще все здешние герои вечно на грани довлатовского компромисса: не такого горько уморительного, конечно, как у ленинградского писателя, но тоже парадоксального. Существуя в хищное время, они всегда вынуждены выбирать — и выбирают неправильно. Потому что, во-первых, правильного уже нет, а во-вторых, честолюбие выжить не поможет — спросите у Давида.

Александра Бортич в роли Иры на кадре из фильма «Дело»

Хотя кино и не лишено какой-то лозунговости, броских фраз о жизни и политике, Герман обходится с манифестами по-своему изящно. Всё тот же персонаж мента-Паля, например, впервые за весь фильм честно скажет Давиду: «Лучше не будет, чем сейчас» (окажется, конечно, в дураках, но фраза эффектная). Мать героя рассуждает о воровстве в СССР и при Петре, жена протагониста открыто называет его дураком — на сцене выскажется каждый и в этот раз, к счастью, будет услышан. Публикой, конечно, не властью, до этого пока далеко.

В подъезде Давида жестоко избивает нанятый мэром бандит. Чудом герой выживает, и к нему уже мчится юная соседка — пока та попытается привести его в чувство, недоумевающий филолог, кажется, осознает весь масштаб не только своей, но и общенациональной трагедии. Дескать, если вы знаете, какие ужасы со мной происходят, то почему молчите? Примерно здесь становится понятно, зачем Герман превращает своё кино в диалог идеологий — и не только потому, что в последнее время нам его отчаянно не хватает, но ещё и потому, что мы совсем разучились говорить честно. Говорить о том, что нас или кого-то другого душат. О том, что стены в наших домах превратились в труху. О том, что мэр — вор. Кино Германа, каким бы оно ни было литературоцентричным, слишком выспренним в плане образов (герой по имени Давид — это, как бы сказали персонажи «Паразитов», «очень метафорично») и нагруженным несколькими ложными финалами, сбиваясь, но всё же говорит. Попытайтесь вспомнить последний раз, когда на экраны выходил настолько политизированный фильм (подсказка — «Левиафан» в 2014 году), и горько разочаруйтесь.