Рецензия на фильм «Троя»

Впрочем, нуворишам всегда было в кайф держать при себе Гете, Гайдна, Гойю, Гарбо, Глазунова Илью Сергеевича, Церетели Зураба Константиновича… При этом "Троя" Вольфганга Петерсена, конечно, исходит из того, чтобы удерживать главным образом от последствий. Не дай бог, на фоне последующих мандельштамов вдруг нувориш окажется ровно самим собой и более ничем. Не дай бог, выяснится, "что море, что Гомер – все движется любовью", а не кассой. Это ж самая страшная тайна современности. Но вот как раз благодаря легкой подбраковке (Петерсен много старше Питера Джексона), "Троя" гораздо лучше, чем "Властелин Колец", объясняет, как тайна сохраняется и в чем кроется.

Разумеется, нам предъявили не прочтение "Илиады" (в ней, в самом деле, черт ногу сломит, если неспециалист) и даже не детскую адаптацию типа "Мифов и легенд Древней Греции" (в них был дух стабильного школьного учебника). Нет, тут и богов всех корова языком слизала, и Агамемнон до дому не доехал, перо ему в бок вставила не та жрица Брисеида (чисто Кармен у Хвана). Ахилл был бабник, Агамемнон – плохой начальник, Брисеида – дешевая секретутка в момент реорганизации учреждения. Ахилл каждый день бреет ноги (не говоря уж про руки), древние гречанки носят марлевку с лайкрой (глаза красят тушью "Dramatic Look"), а греки – все нарисованные (они не знали не то, что древние, а то, что их вовсе не было). И так постепенно нам предъявляют даже не комикс (жесткий линейный сюжет), а типа тематический разворот глянцевого журнала (главное – чтобы костюмчик сидел, остальное приложится).

Петерсен четко усвоил, что в глянцевом журнале все должно быть "психологично" и "политично". Значит, во-первых, "Троя" начнется с того, что, когда Агамемнон, завоевывающий Фессалию, пошлет за Ахиллом для боя "лучших из лучших", Ахилла застанут за сексом в шалаше, и он будет "быстроного" бежать на врага, натягивая на ходу "пышнопоножность". Так бежали во все времена все мужские "костюмчики": Д'Артаньян, Печорин, Рэтт Батлер и вплоть до Джорджа Буша-младшего в его добрачный период. Когда Парис типа помесь Ленского и Грушницкого пойдет "бондить" Елену, застанет ее в древней спальне за древним туалетным столиком рядом с древней кроватью-сексодромом. И покрывала почти шелковые, и все, блин – психология, беседы о любви. Когда ближе к финалу Гектор будет прощаться с Андромахой, это будет Фабрицио с Клелией и Тузенбах с Ириной, то есть тоже все, как в мелодраме. Ну, а по политике, во-вторых, Бушу бы посмотреть, конечно, на Агамемнона, Рамcфилду – на Одиссея, Шарону – на Приама, а Путину – на Менелая, и в Багдаде все стало бы спокойно. Никакой мистики, никаких "дике" с "гибрис", политика – искусство возможного, а не необходимого.

Петерсен также усвоил, что "глянец живет рекламой", поэтому каждый кадр довел до идеально-статического состояния. Что касается общих планов, то уж если приплыли или стенка на стенку – так весь кадр зарисован, ни пятнышка без рисуночка. Уж если хоронят Патрокла или строят коня – так сооружения вровень всемирным торговым центрам. Уж если идет совещание у Приама или Агамемнона – так "паркетная" съемка в ноль как в Белом доме или на Елисейских полях. Есть на что дальше ориентироваться рекламистам чипсов "Лейс", рекламистам "Трансвааль-парка" и модераторам фэшн-шоу на Красной площади. Что касается крупных планов, в ход пошли лучшие манекенщицы и звезды кинокомиксов, самые-самые медиа-лица. Эрик Бана (Гектор) – из "Халка", Диана Крюгер (Елена) – из "Мишеля Вальяна", Саффрон Берроуз (Андромаха) – былая модель Армани и Вивьен Вествуд, Шон Бин (Одиссей) и Орландо Блум (Парис) – сами знаете, откуда, Брэд Питт (Ахилл) – вообще отовсюду. Нам предъявили товар лицом, товар новый и модный, чтобы только мы не шевелились в течение двух с половиной часов.

Однако отнюдь не новый возраст Вольфганга Петерсена, как бы еще допущенного к "самой страшной тайне современности", заключенной в глянцевых журналах, но лично к ней непричастного, действительно выдает ее идеально и четко. Чтобы быть допущенным, взялся за старину, а беспородность лиц от этого лишь виднее. Ведь если Прекрасная Елена в самом деле выглядела, как Крюгер, тогда понятно, почему на Западе таким успехом пользуются русские шлюхи. Авы гарднер, деборы керр, вивьен ли, софии лорен в шлюхи давно не ходят. К сожалению, беспородность касается и Ахилла, как бы Питт ни старался хорошо играть. У него – самый тяжкий рекламный крест (похотливая жрица, немыслимый погребальный костер Патрокла, бредовое политиканство с Агамемноном). Кроме того, чтобы стать причастным, Петерсен взялся за спецэффекты, а от этого лишь виднее нереальность старины. Спецэффекты уместны в фэнтези, в сайенс-фикшн, но по части пеплумов каждый знает "Багряницу", "Клеопатру", "Бен Гура" – да "Войну и мир", в конце концов. Каждый помнит, что стенка на стенку могут ходить под небом живые тысячные полки, что страшно биться могут настоящие многие колесницы и как Гриффит для "Нетерпимости" строил гигантских слонов (про это давно снято целое кино "Доброе утро, Вавилон").

Наконец, чтобы сохранить тайну, Петерсен и вовсе уничтожил в "Трое" время и пространство. Разные сцены совсем бессвязны, а крупные планы совсем отдельно от общих. Чего вдруг от победы Ахилла над фессалийским качком действие переносится на пир в Спарте у Менелая (по принципу, что всего этого не было в "Илиаде"?), как Парис пронес Елену на корабль (помогли статуи богов?) или где прощались Гектор и Андромаха (Троя успела обезлюдеть до захвата?), никто не трудится объяснять. Все просто дано, как следующая глянцевая страница. Журналы – они же толстые. Этого вполне достаточно, чтобы ни сцены, ни планы не следовали друг из друга, и любой эпизод с артистами смотрелся, как выгородка на пробах. Но при этом все "пробы" (массовка и сюжет) – рисованные и откровенно завиральные. Поэтому волей-неволей шевелишься в ходе двух с половиной часов хронометража. Не очень уютно хронически осознавать себя точкой-точкой-два крючочка-со счастливым билетиком. А пиво в фойе стоит очень недешево.

Вся страшная тайна-то – в том, чтобы не было отношений. Никаких, ни к чему. Сцены – к сцене, человека – к человеку, вчера – к сегодня, лица – к толпе, происходящего – к богам, компьютера – к реальности, переднего плана – к заднему, слона – к моське, муравья – к стрекозе. Именно безотносительность делает глянцевые журналы властителями умов, превращая весь без исключения мир в растительно существующую мещанскую мелодраму, меняющую день на ночь, а осень – на весну только по стрелке ползучего политиканства. Но она хорошо канает именно у джексонов и властелинов, по молодости педантично отслеживающих любой намек на "отношения". Петерсен же так старался вписаться, что не уследил. И случайно и безрассудно в самой же "Трое" местами сложилось не глянцевое, а реальное времяпровождение. Пусть Эрик Бана – из комиксов, но у Гектора почти есть трагическая роль. Пусть Саффрон Берроуз – с подиума, но, даже перекрашенная в смуглую брюнетку, она – из всех времен, в том числе из древнегреческих. Пусть Питеру О'Тулу оставили только подсиненные глаза, но в шатре у Ахилла они работают. Тут появляется и размер, и пропорция, и перспектива (Эней), и страшная тайна ложится у ног публики, как собачка. Вот она, приголубь ее, утешь, пощекочи. Увы, после сеанса слышать, что несет публика, очень и очень грустно.

Шарику уже сделали операцию, так что ему ничего не стоит врезать ботинком по собственным почкам.

Текст: Екатерина Тарханова