Рецензия на фильм «Не шутите с Zоханом»

Один умный человек, пытаясь объяснить, в чем проблема с современной беллетристикой, сказал: "Так может любой местечковый еврей, но стесняется". "Не шутите с Зоханом" – картина про любого местечкового еврея, который совершенно-таки не стесняется.

Зохан Двир – израильский суперагент, способный в секунду голыми руками разобрать направленный на него автомат и засунуть пиранью себе в плавки, чтобы доказать, что он не чувствует боли. Любовь он делает так же часто и удачно, как и войну, и не в силах спокойно пройти мимо большой тухес. Мимо маленькой тухес он пройти тоже не может. У него есть одна мечта – прекратить бессмысленную антитеррористическую войну (всякий раз, когда он ловит страшного террориста Фантома (Джон Туртурро), того выменивают на парочку израильских солдат), стать парикмахером и делать волосы своих клиенток "гладкими, как шелк". Ночами он плачет над каталогом причесок Пола Митчелла начала восьмидесятых.

Зохан – не просто местечковый Бонд или отягощенный еврейской мудростью Борат. Он – израильский Остин Пауэрс, пришедший не из шестидесятых, а из восьмидесятых, из времен диско, накладных плечиков, взбитых причесок и последнего беззаботного трахен-трахена, из времен, когда еще не существовало Хамаса, а человек, мечтающий стать парикмахером, был не геем, а просто будущим парикмахером.

И вот суперагент решает инсценировать собственную смерть, после чего в багажном отсеке самолета отправляется на Манхэттен, а там, рыдая, онанирует на дверь салона Пола Митчелла. Но к Полу Митчеллу Зохана не берут – слишком он старомоден, и ему приходится искать работу где попало. Наконец, он идет в палестинскую парикмахерскую, где к нему выстраивается бесконечная очередь из пожилых женщин, – он их не только стрижет, но и, ко всеобщей радости, уестествляет. Потом страшный Фантом узнает, что Зохан жив, и приезжает с ним разбираться. Ближе к концу фильма певица Мэрайя Кэри, символ здоровой, трогательной и глупой Америки, поет американский гимн, а палестинцы с израильтянами объединяются в борьбе с реднеками и крупными захватническими корпорациями. Потому что, конечно, плохие парни – это те, кто всех ненавидит и все у всех отнимает. А хорошие – это те, кто хочет делать людям добро. Даже если они террористы, таксисты или Мэрайя Кэри.

Почти все шутки в фильме – чуть ниже талии, путаются в зарослях лобковых волос, но это не является неожиданностью для поклонников режиссера Денниса Дугана (автора «Чака и Ларри»), сценариста Джадда Апатова, актера Адама Сэндлера или человека-ануса Роба Шнайдера. Это именно такие шутки, каких публика ждет от этой компании, – а в большинстве случаев даже гораздо, гораздо смешнее. Фильм оскорбляет поочередно общественную мораль, хороший вкус, потом опять общественную мораль, а потом сношает мораль и вкус одновременно – причем морали, вкусу и зрителям это, похоже, очень нравится. Возможно, это не самое пошлое кино с Адамом Сэндлером и Робом Шнайдером (он тут играет таксиста-палестинца), но, безусловно, одно из самых постыдно-уморительных. Когда зеваки видят главного злодея, они кричат: "У него пластит! И щеночки!" – а он, с взрывчаткой в одной руке и клеткой со щенятами в другой, говорит: "Да! Я сейчас взорву тут все, и вот этих щенят тоже!" В перечне вещей, которые ненавидят реднеки, не последнее место занимает Джордж Клуни, а в перечне вещей, которые реднекам нравятся, не последнее место занимает Мел Гибсон. На вопрос, что такое хумус, кто-то из американцев отвечает: "Это такая очень вкусная штука диарейного типа".

"Не шутите с Зоханом" – это такая очень вкусная штука диарейного типа. И – редкий случай – тем вкуснее, чем диарейнее. Возможно, потому, что речь все-таки идет о политике – а она смешна, даже когда серьезна. Так же как Адам Сэндлер прекрасен, даже когда отвратителен. А Америка похожа на Мэрайю Кэрри, даже когда не хочет этого.

И еще одно: за озвучку фильма русским прокатчикам надо поставить маленький памятник где-нибудь в Одессе. Сэндлер говорит почти как Машков в "Ликвидации", его "не-не-не-не-не" и "погнали?" таки входят в нашу повседневную речь и никак не хотят уходить. Моссад? Ой, я вас умоляю.