15 марта Дэвиду Кроненбергу, канадскому мастеру боди-хоррора, исполнилось 78 лет. Безумный экспериментатор почти все фильмы посвятил технологиям, сексу и телу, а также их причудливому взаимному влиянию, которое неминуемо ведёт человечество к апокалипсису.
Хоррор-культура была проросшим зерном эпохи романтизма. Мистицизм, интерес к потустороннему, а также к иррациональным изводам человеческой личности дали старт жутким фантазмам: сначала в литературе, а затем и в кино. Канадец Дэвид Кроненберг чуть ли не исключительный постановщик, преодолевший традиции романтизма.
Готика, призраки и страшные замки сменились корпоральным ужасом человеческого субъекта: воздействие опасных технологий и фетишизация девайсов, фатальные крайности сексуального поведения, а также потеря контроля над собственным телом. Кроненберг — по стилю режиссёр крайне отстраненный — заявил о себе в конце 60-х любительскими и крайне загадочными лентами об экспериментах над сексуальностью и телепатией. Действие «Стерео» и «Преступлений будущего» разворачивалось в холодных кампусах университетов и стенах таинственных лабораторий. Впоследствии вся наша Вселенная стала для Кроненберга сплошной лабораторией. Он скорее учёный-экспериментатор, нежели мистик или фантаст, препарирующий реальность и человека хирургическим путём.
Хорроры постановщика, будь то гипнотический «Видеодром» или «Муха», близкая по атмосфере к абсурдизму Кафки, — холодные, беспристрастные диагнозы человеческого существа, попавшего под влияние опасных научно-технологических тенденций. Путь вперёд, к прогрессу, по страшной иронии оказывается спуском к тёмным глубинам — туда, откуда высвобождаются сексуальные мании, агрессия и воля к жизни. Или даже к смерти, в очередной раз доказывая, что эрос и танатос взаимозависимы и ходят парой.
Например, в «Автокатастрофе» влюблённые сексоголики испытывают удовольствие от попадания в аварии, а полученные увечья служат пространством, расширяющим эрогенные зоны. Жажда жизни открывается у героев в ситуации оголённого провода — на пороге смерти. В конце концов все персонажи Кроненберга без пяти минут мертвецы, а если точнее — дышащие машины желаний, мутанты техногенной эры, получающие разрядку через интенсивные чувственные воздействия. В «Экзистенции» персонажи отдают предпочтение виртуальной реальности. Подключившись к «матрице» через биопорты, они перестают отличать подлинное и ложное, реальность и симуляцию, где хвост, а где собака. И самое главное — что чем виляет.
В «Судорогах» люди становятся жертвами паразитов-убийц, которые превращают людей в сексуальных маньяков. Так в кроненберговском мире происходит диспозиция власти и контроля: человек создаёт культуру, совершенствует ее через технологические расширения, но затем становится жертвой своего же изобретения — новая, опасная технократическая инстанция теперь властвует над ним. Человек, превращённый в контент и тотальное буйство либидо: картина апокалипсиса от канадского режиссёра, чья иконография ужаса вернее всего описывается парой-тройкой финальных кадров. Бешеный секс в кювете, рядом с перевернутой машиной. Человек-марионетка, управляемый опасными медиа, застреливается из приросшего к руке биопистолета. Люди, одержимые сексуальным стимулом, буйствуют, выходя из жилого комплекса — очага вирусного поражения, — во внешний мир. Кроненберг лишает фильмы счастливого конца. Но самое жуткое, несмотря на тошнотворную физиологическую эстетику и мутации, живет не в кадре, а за ним. Каковы последствия бешеного сексуального высвобождения? Эсхатологические настроения продолжают нарастать вместе с финальными титрами. Каков мир за ними, даже и представить страшно.
Кроненберг, если не технофоб, то по своей поэтике однозначный техноалармист (из фильма в фильм режиссёр предупреждает об опасности новых технологий и устройств), повторяет многие предубеждения учёных и футуристов: сплав человека и техники грозит полнейшим переустройством субъекта. Маршал МакЛюэн, канадский философ, строил свою теорию медиа на том, что история человечества и изобретений — история высвобождения вовне центральной нервной системы и опорно-двигательного аппарата. Кроненберг усиливает эту мысль, добавляя к ней неутешительные, тошнотворные фантазмы: технологии продолжают наши тела, но какой ценой — из активного деятеля человек превращается в пассивный корпус, перестающий контролировать себя. Не это ли мы видим в «Мухе», где попытка учёного разрешить вопросы телепортации заканчивается отвратительной мутацией в насекомоподобное существо?
Подобная поэтика невозможна без иронии, самоиронии и необходимой авторской дистанции. Её Кроненберг, разумеется, держит, потешаясь над фабульным развитием собственных фильмов. Кризис, а если даже точнее, тотальная смерть гуманизма, отдавшегося во власть технократического переворота, предстаёт перед зрителем в рукотворной грамматике хоррора, с аниматронными спецэффектами и покадровой съёмкой. Фильмы постановщика полны бутафорских причуд: печатная машинка превращается в жука — идеальное дополнение к галлюцинаторному духу «Голого завтрака», а в животе появляется видеокассетник, докрученный до абсурдистского образа входного полового отверстия.
Эти и многие другие образы — явный признак иронии Кроненберга, который предлагает не воспринимать эту декоративную эстетику слишком серьёзно. Между холодным, отчуждённым натурализмом и буйством китча невероятно тонкая грань, в удержании которой Кроненберг всегда преуспевал. Лабораторный мрак «Сканнеров», «Намертво связанных» или аскетичной «Экзистенции» сопровождался гротескными перехлёстами в образности: за атмосферой следовали безумные эскапады насилия, мутации или разложения. Кто когда-нибудь видел «Сканнеры», тот не сможет вычеркнуть из памяти эпизод со взрывом головы.
Анатом, физиолог, футурист — метки, которыми не ограничивается творческое поле Кроненберга. Он уверенно переводил кошмары о человеческом самоуничтожении в новые, жанрово обтекаемые формы. В «Пороке на экспорт» канадец зашёл на территорию криминального триллера и рассказал о жизни российской мафии в Лондоне. Этот фильм помнят благодаря Виго Мортенсену и взрывному насилию, местами переходящему в гомосексуальную экспрессию. «Опасный метод» — картина, чье название в полной мере характеризует творческое кредо Кроненберга, приоткрывал извращённые тайны о жизни пациентки, которая общалась с Зигмундом Фрейдом и Карлом Юнгом. Стремительный, непонятный и безумный ХХ век, которым открывается фильм, высвобождает наружу всех чудовищ, затаившихся в бессознательном. В случае с лентами Кроненберга напрашивается неутешительный для психоанализа вывод: либидо и разрушительные инстанции прорвутся через цензуру, представ в своём нагом, натуралистическом виде. Если Фрейд, можно сказать, обозначил весь ХХ век, опоясав спокойную жизнь буржуа невротическими симптомами, то Кроненберг нашёл его визуальный код.
В «Космополисе» Кроненберг сменил оптику, переключившись с физиологических мутантов на чудовищ социальных. Секс-звезда Роберт Паттинсон по иронии сыграл сексуально озабоченного миллиардера — ещё одного монстра в галерее кроненберговских мутантов, медленно идущего (едущего в лимузине) навстречу самоуничтожению. «Космополис» — история о кризисе и агонии капитализма, воплощённая в судьбе человека-функции, лишённого субъектности. Высказывание Кроненберга — самое что ни на есть злободневное. Самоуничтожение миллиардера здесь де-факто является смертью самой социальной и финансовой системы — мира цифровых абстракций и биржевых сводок, достигшего пика в своей виртуализации. Цифровая реальность продолжает образный ряд, который Кроненберг выстраивал всю свою карьеру: гипнотический телевизор со снафф-видео, шлемы виртуальной реальности, жуткие биопорты с проводами.
Это говорит о том, что режиссер никогда не сходил с позиции социального диагноста. За 50 лет постановщик менял образность, актёров, находил новые точки для подачи историй, но почти ни разу не отказывался от своей холодной, как хирургической скальпель, поэтики, предвидя новый исторический виток — технологическую сингулярность. Кажется, люди, как балласт, будут сброшены и подчинены заведённым автоматизированным механизмам. И весь ужас в том, что подчинены не в банальном противостоянии машинам (оставьте этот сюжет «Терминатору»), а по доброй воле и с азартом, сросшись с роботами корпорально, всеми костяшками и нейронными сетями. Человек — спетая история. Долгая жизнь новой плоти.