Над пропастью во лжи: рецензия на фильм «Аннетт»

So May We Start? (то есть: можем мы начать?) — то ли вопрошают, то ли утверждают энергичные и не стареющие душой музыканты группы Sparks, братья Рон и Рассел Мэйл. Через стекло за ними следит режиссер Леос Каракс, еще один аккорд, еще один вдох, и из-за угла выйдут Адам Драйвер и Марион Котийяр — пока еще артисты, но уже в конце сцены — персонажи. Вихрем праздничного шествия поющая толпа отправится за дверь звукозаписывающей студии, голоса наполнят улицы, а мелодия станет узнаваемой — она уже обречена запомниться и сопровождать зрителей несколько дней, а то и месяцев после выхода из зала. Вопросительная интонация уступает место декларации — занавес открылся, шоу начинается. Пару недель назад так не только вдыхал жизнь в экран фильм «Аннетт», но и возрождался Каннский фестиваль — первый после годового перерыва. Только этот бурлеск, отточенная постановочность и парадность момента — большая маленькая ложь, мираж напрасных ожиданий: впереди два с лишним часа печальной, унылой и трагичной истории болезненной любви.

Отношения под светом софитов не оставляют маневра для ассоциаций — добро пожаловать в Ла-Ла Ленд! Здесь однажды придворный шут, он же стендап-комедиант с размытой характеристикой смешного и своеобразными представлениями о целительной силе веселья (его шутки губят) Генри МакГенри (Драйвер) встретил принцессу-русалочку-оперную певицу Анну (Котийяр), чей вокал, разумеется, спасителен для слушателей. Они так любили друг друга и так проникновенно пели об этом (We Love Each Other So Much), что у них родилась дочка — деревянная девочка Аннетт. И будь режиссером кто угодно, а не Леос Каракс, зрители могли бы утонуть в красоте сантиментов, артистичных па и мелодичных куплетах, но захлебнуться в «Аннетт» — участь русалочки.

Выхолощенная условность жанра и угловатые аллюзии (а может, и надуманные) на сказочных героев нисколько не маскируют и не смягчают удар от предстоящей картины, которая, вопреки ожиданиям, скорее прямолинейна, нежели метафорична. Альянс людей искусства, причем столь разного — воспользуемся принятыми (хотя кем принятыми?) категориями: высокого и низкого, оперы и комедии — гарантирует не гармоничность, а стремительное изживание глубокого чувства. Чужой успех ранит куда больше, чем собственная неудача, а за песней Sparks не спрячешь жгучие уколы ревности и душевное неравновесие.

Как и все предыдущие картины Каракса, эта, которую от режиссера мир ждал 9 лет, такая же личная и интимная отповедь, проповедь, исповедь и теперь еще и оживший кошмар одинокого отца. Несмотря на симпатию, которую Леос неизменно испытывает к своим, мягко говоря, неоднозначным героям, сложно поверить, что в этот раз дистанция между ним и персонажем сократилась до отражения в зеркале, пусть узнаваемые штрихи биографии и кровоточат с экрана. Как и Генри МакГенри, Каракс остался вдовцом с ребенком на руках (пусть на сердечной спутнице Катерине Голубевой он и не был женат) — дочь есть и в открывающей сцене. Очередной будто бы случайный и небрежный заход на территорию метаизмерений: «Настя, ты готова?» Папа сейчас расскажет печальную сказку.

Правда, при всех перекличках всецело приписывать авторство одному Караксу не только несправедливо, но и попросту ошибочно — сценарий, как и песни, принадлежит группе Sparks. Кому-то этот союз покажется таким же дисгармоничным, как брак Генри и Анны: в одной постели поэт и поэзия разной руки. «Аннетт» суждено слышать в свой адрес полярные речи: этот фильм может душить, раздражать, возмущать своей размеренной неспешностью и в конце концов беспросветной мрачностью, не присущей мюзиклам. Но, вероятно, именно в этих шероховатостях и по-настоящему пугающей бездне в душе одного шутника и кроется непобедимая кинематографическая сила.

Пожалуй, нужна настоящая смелость, чтобы через призму кино смотреть на мир глазами абьюзера. Шутник МакГенри — человек глубоко несчастный, запертый в мускулистом теле Адама Драйвера (который открыл очередную грань виртуозности в этой гибели артиста) и сломленный изнутри. Бездна звала, бездна шептала и утянула его за собой. То, как неспешно и последовательно разложение возлюбленного на насильственные атомы расползается по экрану, да еще и под непрерывную музыку, не только по-настоящему пугает, но и постепенно наращивает щемящую боль в сердце.

Каракс не забывает и о том, что представление должно продолжаться: зритель будто насильно становится не только свидетелем, но и соучастником событий — сейчас все рукоплещут не слишком изысканным остротам Генри, а уже завтра будут кричать «не смешно». Ветреный нрав славы известен, но здесь он буквально будто бы в наших с вами руках, как и восприятие картины и некоторая решимость, необходимая для просмотра. Марионетка Аннетт перебирает деревянными ножками не для того, чтобы нравиться или тешить чувство прекрасного (пусть Каракс и питает слабость к цирковым экзерсисам вроде карточных фокусов) — она скорее отталкивает и настораживает той любовью, с которой Анна смотрит на куклу. Но мысль о том, через что придется пройти девочке, чтобы стать человеком, еще долго будет блуждать в голове после просмотра фильма, который обречен покинуть зал вместе со зрителем и периодически шептать языком бездны откуда-то из рукава.