Рецензия на фильм «Утро понедельника»

Отар Иоселиани относится к редчайшим мастерам, которые умудряются сохранять традиции искусства, аристократически игнорируя рыночную суету. Поэтому его кино – кино.

К тому же он нашел наконец гармонию. На родной земле в пору "Листопада" его "Певчий дрозд" захлебнулся в рутине и глупости – и режиссер-диссидент переселился на другую виноградную землю. Во Франции, судя по снятым там фильмам, Иоселиани тосковал, его душу тревожили утраченные песнопения, которые гармоничны могли быть только в Грузии. Из жизни прирожденного сибарита ушла нега. Вокруг была голая прагматика западной действительности.

-- В любом обществе есть люди, которые не удовлетворены тем, что их окружает, – втолковывал мне Иоселиани в Канне после премьеры его предыдущей картины, которая по-французски называлась "Прощай, хлев!", по-английски "Дом, милый дом", а у нас вышла под названием "Истина в вине" – три названия отражают три взгляда одного и того же человека на собственную родину.

-- Диссидент, – продолжал он, – не что иное, как вид революционера. Инакомыслие увлекательное занятие, особенно когда живешь в стране, где прожиточный минимум тебе обеспечен. К счастью для наших диссидентов, такая страна – СССР – им подвернулась. Но согласно пословице "Хорошо там, где нас нет", эти люди хотят из такой страны вырваться. Но попадешь туда, где тебя не было, и выясняется: везде то же самое!
-- Ваш "Певчий дрозд" на Западе возможен? – осторожно спросил я тогда.
-- Ох, здесь все слишком озабочены, – был ответ. – Урвать кусочек, получить зарплату. Наш романтизм был возможен только в стране, где кормили, пусть маленькой ложечкой, но регулярно. И можно было заняться чем-то другим: получать удовольствие от борьбы с властью, от страданий, от роскоши иметь запрещенное произведение искусства, получить разнос от Хрущева, выпустить подпольный альманах "Метрополь" – все это складывалось в целую гамму удовольствий. Было много ограничений, но внутри системы, как в концлагере, все были братья. И могли веселиться, жить небрежно. Все, исключая несчастных коммунистов, которые потом переродились в "новых русских"…

Все это звучало вполне ностальгично. Не случайно самое первое, рабочее название той каннской картины было: "Мой дрозд больше не поет". Мастер понял: человек возит с собой свою родину, как черепаха панцирь. И сбежать от этого никуда нельзя.

Но как только он это понял, ему стало легко и свободно. И он сделал новый фильм "Утро понедельника", который в феврале получил приз за режиссуру на Берлинском кинофестивале, а сегодня выходит на российские экраны.

Действие происходит на унылой французской фабрике, где на самом деле никакого действия не происходит. Камера лениво наблюдает за тем, как смена идет на работу, как идет с работы, режиссер цитирует гэги "Политого поливальщика" и стилистику полунемых комедий француза Тати, а также грузина Кобахидзе с его "Зонтиком". Герои картины все ленивые очень, они несомненно грузины, причем советские, потому что поют "Аллаверды" и "Солдатушки, бравы ребятушки", а радио за стенкой гнусит нашу попсу, но по-французски. Национальная и территориальная принадлежность не имеет значения: "везде то же самое". Даже слова автору теперь не нужны, он тянет ниточку молчаливых микрособытий и рисует свой фильм так, как Пиросмани населяет полотна типами. Каждый тип – архетип советской поры: тут есть своя Рина Зеленая и есть туалетная работница типа артистка Добржанская, которая оказывается мужиком, служащим в должности леди Пипи. Есть соломенное счастье типа "Кубанские казаки": негр увозит розовую селянку к изобилию. Мир парадоксов, не существующий в жизни, а только в душе человека.

Он придуман от одиночества. От рутины. От фабричной тоски, рождающей диссидентов. Герой фильма Винсент открыл в себе диссидента и неожиданно устремился на поиски другой жизни. Он уехал из Франции в Венецию. В Венецию?

Только Иоселиани может снять Венецию так, что сверху она похожа на Петербург, а снизу на феллиниевский Рим. Только он способен составить фонограмму из грузинских и русских песен, советской попсы, церковных хоралов, итальянской оперы и французских шансонов. В этой Венеции свершается ключевая сцена фильма: сам Иоселиани в белом шарфе строит из себя избалованного Западом гения. Этот герой особенно важен: он символизирует предательство идеалов – грузин, который забыл грузинские традиции. Как любой переселенец, он любит пустить пыль в глаза и показать, что не зря умотал в мир иной, – теперь он живет в чужом палаццо и смешно изображает рояльные пассажи под "фанеру", но гостю наливает на самое донышко, хотя в Грузии Плюшкиных не было никогда.

И за это мы боролись?! Одиссея нашего Винсента оказывается бессмысленной. Он теперь тоже понимает: мир, как сообщающиеся сосуды, един, а родины, какую он любит, уже нет: "В нашей стране люди больше не поют, а вино выполняет чисто физиологическую функцию".

Это картина о придуманной духовности и бродягах не по своей воле. Об их затаенной тоске. Не найдя счастья, бродяга возвращается домой, а там по-прежнему крыша течет.
-- В этой печальной комедии все основано на моем опыте, – объяснял Отар Иоселиани. – Она о том, что мне не нравится в этом мире. Человек рождается только для того, чтобы каждый день выполнять монотонную работу, и на эту бессмыслицу тратит всю жизнь. Эта мысль для меня невыносима, и я захотел сделать параболу о несчастье одиночества… Мне повезло: я провел молодость в потрясающей стране. Это была сложная молодость, но мы к ней привязываемся и потом все эмоции сравниваем с нею. В юности люди наивны и глупы. А теперь я уже не такой оптимист. Когда-то думал: большевизм распадется и будет рай. И вот он распался, а рая нет, стало только хуже, и одиночества стало больше…

Текст: Валерий Кичин