Экранизации бессмертного романа Харпер Ли исполняется 60 лет. В декабре 1962 году мир впервые увидел Аттикуса Финча в исполнении Грегори Пека и влюбился, однажды и навсегда. И картина Роберта Маллигана, и проза-первоисточник остались монументальными столпами как в разговоре о расовой сегрегации и социальном дисбалансе, так и в более воздушных мирах историй взросления. В честь красивой даты вспоминаем простоту и искренность картины «Убить пересмешника».
Звери дикого юга
Нерушимая магия «Убить пересмешника» в том, что кажется, будто бы роман был всегда, настолько он вечен. В моменте же публикация была прорывом в литературе: книга стала новой вехой в борьбе с расизмом (прежде всего в головах) и увенчалась Пулитцеровской премией. Та же монолитность настигла и картину, вышедшую двумя годами позднее, как и награды: три статуэтки «Оскар» из восьми номинаций. Едва ли XX век мог бы состояться без Аттикуса, Глазастика, страшилы Рэдли и Тома Робинсона. Как и в прочих (кино)романах воспитания ностальгическая оптика служит ключом к переосмыслению пережитых в детстве событий. Фильм, который был вынужден потерять нюансы внутренних переживаний девятилетней Луизы Джейн Финч, обзавелся голосом рассказчицы (Ким Стэнли), чтобы не утратить и интонацию безвозвратно ушедших летних каникул. Но, несмотря на унаследованную у прозы пристройку взгляда в прошлое, нравы южан и ключевое судебное разбирательство показаны не только глазами девочки, но и будто бы всеми вокруг по очереди.
Sweet Home Alabama, 30-е годы в душных объятиях Великой депрессии, лето — маленькая жизнь, суд — большой смертный приговор. Глазастик Финч (Мэри Бэдам) растет под опекой старшего брата Джима (Филлип Элфорд) и отца Аттикуса (Грегори Пек). Вдовец занимается юридической практикой: на заработки Финчи могут себе позволить платить помощнице по хозяйству Кэлпурнии (Эстелль Эванс) и не экономить на жарком к обеду, в отличие от соседей-фермеров, которые обходятся одной лишь репой. Как и Харпер Ли, режиссер Роберт Маллиган не пытается плакатами и лозунгами показать социальную пропасть, но обозначает общее ощущение тихого и смиренного неблагополучия. Бедность, скука и необразованность — три почетных горожанки выдуманного Мейкомба.
Беспечное озорство сворачивает на извилистую тропу взросления, когда Аттикус берется защищать Тома Робинсона (Брок Питерс) — чернокожего обвиняют в изнасиловании дочери фермера Майеллы (Колин Уилкокс Пэкстон). Вердикт уже предрешен и в умах, и в соседских сплетнях, но мистер Финч вступает в схватку со стереотипами в зале суда и на улицах городка. Напрасно и не напрасно одновременно.
Сила высказывания в незамутненном детском восприятии: пока Аттикус гладит дочь по голове и обещает, что жизнь станет понятнее с возрастом, Глазастик и так понимает банальность несправедливости и власть предрассудков. Сцена, в которой Аттикус караулит Робинсона, чтобы защитить от самосуда разъяренной толпы, — главная удача картины. Дети бесстрашной эскадрильей бегут к Финчу: Луиза задает самые простые вопросы и не боится смотреть в глаза, в то время как взрослые прячутся под полями шляп. Роберт Маллиган ставит камеру на уровень ребенка, поднявшегося на крыльцо: что бы ни происходило, Глазастик и Джим смотрят на Аттикуса снизу вверх, а на жаждущих первобытного суда ровно наоборот.
Юная артистка-дебютантка Мэри Бэдам стремилась растянуть сцену как могла: шла последняя смена съемочного периода, и, чтобы не отпускать «Пересмешника», Мэри путала реплики и двигалась невпопад. Режиссер и мать справились с капризами, но ощущение попытки остановить время невидимо повисло в сцене: натюрморт детства неминуемо переходит во взрослую жизнь.
Даже юристы однажды были детьми
Уже на следующий день мир изменился до неузнаваемости: никаких блестящих подарков в дупле и попыток поглазеть на соседа Страшилу Рэдли (Роберт Дювалл). Начался суд над Томом Робинсоном, и картина сменила интонацию и походку по экрану. Условия деления хронометража почти поровну были назначены Грегори Пеком: книга куда более завуалированно приводила к тому, что Аттикус — главный герой. К тому же фигура образцового отца и человека была идеализирована восприятием дочери. Финч моментально стал примером для подражания не только для своих детей: актер слился с литературным героем, и вместе они застолбили место самого положительного персонажа всех времен. Со статусом можно поспорить и попытаться пожурить за троп «белого спасителя», но едва ли получится: Аттикус — отец гражданской позиции, который воспитал не одно поколение американцев.
Харпер Ли рисовала Аттикуса красками воспоминаний о собственном папе Амасе — тоже адвокате, тоже взявшемся за заведомо проигранное дело против темнокожего. Грегори Пек уравновесил строгость отрешенной мудростью и поразительным спокойствием: портрет маленького человека на пороге великого поступка. Сегодня Аттикус выглядит далеким маяком, рассеянный свет которого то и дело ложится на культуру. Будто кинематограф укрывает успокаивающее ощущение, что где-то на крыльце в прохладе летнего вечера Аттикус всматривается вдаль и думает о чем-то своем, чем-то самого важном, что невозможно ни описать в романе, ни выразить киноязыком.
Горькое чувство справедливости
«Убить пересмешника» заслуживает триумфального финала в лучших традициях патриотичных картин Стивена Спилберга или хотя бы «Суда над чикагской семеркой» Аарона Соркина. Зал судебных заседаний, оглашение приговора, духоподъемная музыка и слезы воодушевления — хеппи-энд справедливости, бытовое зло повержено, истина восторжествовала. Ни одна из перечисленных мажорных нот не прозвучит ни для Аттикуса, ни для зрителей: Том Робинсон, несмотря на все показания, осужден присяжными. Предрассудки не гибнут в один день даже под напором здравого смысла: предубеждения не удается забыть до сих пор. Как бы агрессия ни была банальна, за ней всегда скрывается большее: бедность, нищета денежная и душевная, накопленная с годами озлобленность. Важнее не сдаваться даже после обезоруживающего поражения — пока стереотипы теряют силу, убеждения обретают осязаемость и влияние.
С названием и книги, и киноленты долго спорили и хотели метафору сменить на более приземленный вариант. Не получилось, и это к лучшему: самый простой урок любой начальной школы «не обижай слабого» — заповедь, которой слишком часто пренебрегают. Глазастик Финч пыталась с кулаками лезть на любую неправду и доказывать точку зрениями синяками на щеках оппонента, но повзрослела, когда поняла, что самое сильное противодействие — защита. А чтобы понять другого, нужно походить в его башмаках, даже если они не по размеру.