Интервью с Мариной Мигуновой

– Можно ли назвать ваш фильм полноценным баойпиком или картина описывает лишь какой-то конкретный эпизод из жизни Марины Цветаевой?
– Слово «байопик» мне не очень нравится, потому что оно иностранное. Правильнее, я считаю, назвать мою работу «биографическим фильмом», хотя тут и есть некоторая тонкость. Сценарий изначально был задуман как самостоятельное художественное произведение, поэтому каждая сцена в сценарии – это поэтическая метафора, написанная Анастасией Саркисян, которая сама пишет хорошие стихи. Но при этом при всем сценарий не противоречит фактам биографии Цветаевой. То есть все эти события могли происходить в это время с этими персонажами. Сцены, конечно, не взяты из собственных воспоминаний участников, они вымышлены.

– С этой картиной вы провели шесть лет. Как вас саму изменила эта долгая кропотливая работа?
– Меня это очень изменило, я давно это осознала. Причем произошло это без всякого насилия надо мной, это было плавное изменение, а во-вторых, я рада, я считаю, что изменилась в лучшую сторону, хотя, конечно, за это время мне пришлось многое испытать.

– Как вы считаете, почему до сих пор фильмов о Цветаевой не делали?
– Она очень сложная личность, очень противоречивая, очень трудно загнать ее в какие-то рамки. Мне очень нравится работа Павла Флоренского, которая называется «Обратная перспектива». Там он говорит, что любой творец, любой художник не может претендовать на то, что он показывает всеобъемлющую картину мира, он всегда должен понимать, что находится в рамках, в рамке картины, в хронометраже картины, но внутри этих рамок автор может сводить число перспективных линий так, как сочтет нужным. И мы понимали, что не можем необъятную Марину Ивановну в рамках одного фильма объять, поэтому приходилось выбирать какие-то линии, какие-то эпизоды ее биографии.

– Вы ведь сами продюсировали картину? Ее можно считать полноценной независимой работой?
– Да, большую часть бюджета действительно в картину принесла я. Лента во многом независимая, да, потому что за те деньги, которые мне дал канал, «Россия 1» попросила сделать для них телевизионную версию.

– А вам не хотелось сделать сериал? Это ведь и большая аудитория, и больший хронометраж…
– Мы действительно думали о том, чтобы сделать мини-сериал, у нас действительно много материала осталось, который не вошел в картину, уже отснятого. То есть четыре серии спокойно можно было сделать, но канал отказался, во-первых. А во-вторых, я и сама понимала, еще когда работала над первым сценарием, что все, что я хочу вложить в этот фильм, все, что хочу показать, – это слишком горькое лекарство, нельзя его растягивать на длительное время. Снимать легкомысленную картину о поэтессе мне не хотелось, она должна быть достоверной. А если история становится достоверной, то она становится трагической, и вряд ли зрители захотят это смотреть как сериал по телевидению. Это предполагает иную форму восприятия, предполагает некое единение в кинозале.

– На что в своей работе вы больше опирались, на автобиографические записки Марины Ивановны или какие-то воспоминания о ней ее окружения?
– Я как раз пыталась создать некий синтетический образ, сотканный автобиографическими ощущениями, тем, как она сама себя воспринимала, как она сама понимала свои поступки, почему она так думала, почему так говорила, и при этом постараться показать такой, какой ее видели люди. Потому что часто это были диаметрально противоположные образы и трактовки, что думала она и как это воспринимали окружающие. Для меня это было очень важно, постараться пройти по некой тропе между… По лезвию бритвы…

– Фильм выглядит несколько мрачным для картины о поэтессе, в лирике которой много ярких образов. Вам не кажется, что вы излишне сгустили краски?
– Нет, мне не кажется. Мне вообще кажется, что фильм очень оптимистичный, с хорошим концом, потому что самое главное, что должно было случиться, случилось – спасен ее архив, собственно, то, ради чего она жила, спасены ее стихи, которые дошли до нас. Я совершенно не считаю его мрачным, просто фильм построен по принципу греческой трагедии, это не драма, это трагедия. В ее центре трагическая судьба всего поколения Серебряного века. Это ведь не только личная трагедия, это трагедия всей семьи. И весь этот ужас, который нагнетается в ее жизни, в ее судьбе, он совершенно четко обозначен. У нас каждая новелла, фильм состоит из трех частей, имеет свою тональность, свой девиз, свое название. Первая – это саламандра, которая означает борьбу со страстями, во второй это химера, которая означает предательство, в третьей – Феникс. Сама Цветаева говорила: «Я птица Феникс, я только в огне горю». Это, правда, несколько идет вразрез с тем, что происходило, потому что она в это время перестала писать. Цветаева говорила, что она пишет от избытка чувств. А какие чувства ее тогда окружали? Страх, ужас, боль… Какие стихи могут родиться от таких чувств? Кроме того, она говорила: «Я боюсь своих стихов, стихи сбываются…» Безусловно, у нее были очень яркие, светлые, прекрасные, чувственные стихи, но это относится скорее к нашей пражский новелле, когда она жила любовью к Радзевичу. Меня многие упрекают в том, что это слишком длинная новелла, но это связанно именно с тем, что Марина Ивановна очень любила этот период, она тогда была счастлива, и я больше всех люблю эту новеллу, мне трудно было что-то из нее выбрасывать. Изначально фильм длился около 2 часов 50 минут, более 30 минут я выкинула на монтаже, о чем, в общем-то, отчасти жалею, а телевизионную версию мне и вовсе пришлось уложить в 100 минут. Я очень рассчитываю, что ее не будут показывать, потому что полная версия очевидно лучше.

– Мне показалось, что поэзии очень мало звучит в фильме.
– В фильме шесть стихотворений звучит. Как известно, читать стихи в кино – дело неблагодарное. Кроме того, нас это привязывает к русскоязычному зрителю, потому что адекватно перевести стихи на иностранный язык сложно, особенно субтитрами. В моем представлении это правильно, потому что не должно быть посредников между читателем и стихами. Человек, посмотрев картину, может прийти домой, взять стихи и почитать, это его интимная, собственная, внутренняя работа. Поэтому изначально в сценарии было всего три стихотворения, они были с математической точностью распределены по фильму. Это стих, который читает Лилия Эфрон, читает как враг, в общем-то, потом стихотворение, которое Марина Ивановна читает перед эмигрантами, и это бойкот, это противодействие, и последний стих тоже читает Эфрон, но уже как друг, как человек, которого другом сделала поэзия. Лилия и Мур, сын Цветаевой, сохранили смысл жизни Марины Ивановны, ее архив… Такой был первоначальный замысел, но мне тоже хотелось больше стихов, у нас были некоторые споры со сценаристами, в результате я добавила стихотворение, которое читает Аля, оно тоже математически укладывалось на финал новеллы, и появились стихи на крыше, прочитанные со слезами на глазах, я просто не могла убрать их из картины, мне показалось, что это очень важно.

– У вас Марина Цветаева показана через призму отношений со своими мужчинами. Этот способ понять женщину верен для любой из них или это частный случай, годный только для Марины Ивановны?
– На самом деле это не совсем верно. Я показываю Марину Ивановну через взаимоотношения со всеми окружающими ее людьми, потому и называется картина «Зеркала». Здесь не только ее мужчины, это и дочь, и сын, и эмигрантское окружение, и советские писатели. Это не совсем верная трактовка, но для Марины Ивановны, и это прекрасно понимал Сергей Эфрон, состояние влюбленности, эмоциональное возбуждение было необходимо, чтобы писать. Мужчины действительно были ей необходимы, но зато из этого родились гениальные строки, которые, я надеюсь, еще многие и многие поколения людей будут читать, любить, и они будут им приносить какое-то облегчение, надежду, все что угодно.

– Ваш фильм прокатился по многим фестивалям, но до широкого зрителя добрался только сейчас. Почему он выпускается с такой опаской, ведь критики его оценили достаточно высоко?
– Фильм очень нравится зрителям, я проехала много фестивалей, мы были в Женеве и Лондоне, Петрозаводске и Гатчине, на «Московской премьере», и я разговаривала со зрителями. Всегда зрители мне благодарны за эту работу. А вот критики… Они относятся осторожно. Наверное, потому что фильм – другой… Мне говорят: «У вас такая прекрасная Виктория Исакова и такие бледные окружающие ее люди». Но это сознательно сделано, Цветаева должна была быть камертоном, она должна быть абсолютно точной и абсолютно искренней и честной, в то время как окружающие – это обычные люди, они не гении. Только таким образом можно было ее выделить из толпы: она – гений, а ее близкие – обычные люди. Они одарены литературно, но на порядок от Цветаевой отличаются. Это существование в разных системах координат Марины Ивановны и окружающих было сделано сознательно, и то, что кто-то, пусть не все, это понимает, я считаю, это мое достижение, моя заслуга.