Интервью с Владимиром Хотиненко

Режиссер Владимир Хотиненко рассказал Film.ru о своем новом восьмисерийном телесериале «Достоевский» (2011), посвященном одному из важных периодов в жизни великого писателя, роль которого исполнил Евгений Миронов

Наверное, как всегда существует некое предстартовое волнение. Если бы я был равнодушен, это было бы не совсем правильно. Но и в падучей не бьюсь (улыбается).

А Евгения Миронова вы сразу увидели Достоевским или были какие-то другие мысли?

Не сразу, потому что я довольно долго для себя определял, каким вижу Достоевского. Я не имею в виду портретное сходство. Этого можно добиться от кого угодно. Мне важно было понять, каким по сути должен быть Федор Михайлович. И пробовались очень хорошие актеры. Но пока не появился Женя, я так и метался. Просто сначала он мне казался слишком молодым, ведь нужно было играть Достоевского с юных лет до старости. Но мы с Женей в буквальном смысле проб не делали, не разыгрывали никаких сцен. Мы достаточно тщательно подобрали ему костюм и сделали две фотографии. Одну – периода ссылки, где Достоевскому 30 с небольшим, и другую – классическую имитацию картины кисти Перова, уже в полном гриме. Мы работали с картинками: и с портретом, и с фотографией. Оттуда можно было много материала извлечь… Мы, таким образом, занимались изучением характера человека, а не цитировали портретное сходство. В результате получили две фотографии, после которых я понял, что Женя – это именно то, что мне нужно.

Женя как-то очень смешно рассказывал, как однажды в процессе съемок «Идиота», он, вернувшись в Питер из Москвы, понял, что потерял глаза Мышкина. У вас ничего подобного не случалось?

С глазами не было, но было с голосом. Дело в том, что у Достоевского был специфический голос. И Женя нашел этот особенный глуховатый тембр. Многие соотечественники Достоевского в своих воспоминаниях рассказывают о том, что, когда он читал свои произведения или Пушкина в огромных аудиториях до тысячи человек, то этот голос замечательным образом достигал всех уголков зала, несмотря на такой тембр. Я даже не знаю, как Жене это удалось, но сделал он это потрясающе. Ему было сложно входить в этот голос, но порой сложно было и выходить из него (смеется). И он рассказывал, как на «Рассказах Шукшина» вдруг чувствовал, что говорит голосом Достоевского, не может отстегнуться от него (смеется).

Какая сцена была для вас самой сложной, может быть, психологически, а может быть физически, технически или все вместе?

Вообще простых сцен не было, скажу без кокетства. Это доставляло наслаждение, но было тяжело, потому что каждый раз приходилось решать что-то очень важное и очень конкретное. Технически невероятно сложная сцена – это казнь на Семеновском плацу, где, во-первых, было очень много народа, во-вторых, снег то шел, то прекращался, к тому же она трудна психологически, по состоянию персонажа. А это самое начало фильма и поэтому нужно было сделать ее очень интересной. Или, например, припадки… Мы долго к ним подступались. Не показывать это нельзя. Показывать просто физиологию вульгарно. Нужно было искать и способ съемки, и, собственно, само поведение героя. Для Жени это тоже было довольно сложно, потому что он всегда отдается роли, процессу полностью. Очень тяжелой, надрывной была сцена похорон первой дочери в Женеве… В общем, куда ни кинь, всюду клин…

Может быть, более легкими или приятными были ваши съемки эпизодов в казино в Баден-Бадене?

Это тоже условная приятность, потому что все было крайне напряженно. Нужно было очень много снять за короткое время. Хотя это и дорогой проект, но никакого разгула у нас не было (улыбается). Или вот история… Известно, что в Баден-Бадене есть дом Тургенева. И он каким был, таким и остался. Достоевский туда приходил, это было вообще излюбленное место многих в этом курортном городке. Но буквально накануне съемок этот дом купил один немец, который под Сталинградом потерял руку. И вот то ли у него была прямая цель, то ли косвенная, но он русских туда на пушечный выстрел не подпускает. А мы собирались снимать этот дом, к тому же там есть роскошный парк. В результате едва-едва, с риском, чуть ли не со скандалом сняли только… у дома. Поэтому говорить о каком-то удовольствии за рубежом… (смеется) Но работать с такими актерами, которые собрались у нас в картине, вот это действительно удовольствие.

Удалось ли вам с Женей поиграть в казино Баден-Бадена, чтобы почувствовать эту атмосферу?

Да! Когда мы оказались в Баден-Бадене, я спросил Женю: играл ли он когда-нибудь в казино. Он сказал: «Нет». И я его сразу потащил туда, сказав: «Не дай Бог, грех на душу взять, если ты подсядешь на это». Но без этого никак нельзя (смеется). Все-таки есть определенная специфика поведения: ставки, реакции публики, наблюдения. Мы поиграли и он, кстати, выиграл, потому что есть железный закон – новичкам всегда везет. 300 евро выиграл, причем, кажется, на «зеро», а я на 13. Больше мы не играли, но главное то, что он узнал механизм, и у него появились собственные переживания, они же все равно есть: на ту ты цифру поставил или нет, проигрываешь, выигрываешь… Это же все равно азарт. Поэтому с практической точки зрения это было очень полезно. Слава Богу, я его все-таки не совратил (смеется), он не подсел на это дело, но подметил такие характеры!

А были артисты, утвержденные без проб?

Да, Лиза Арзамасова. Она играла юную Сонечку Круковскую, будущую Софью Ковалевскую, которая была влюблена в Достоевского. Вот тут сразу было понятно, что у Лизы конкурентов нет и быть не могло.

Она действительно очень талантливая девочка. Но как вам с ней работалось? Она же все равно ребенок…

Она не совсем ребенок, она исключение. Перед ней можно было ставить вполне взрослые задачи. С ней легко и, по-моему, получилась очень пронзительная роль. Потом Диму Певцова взяли без проб и, кажется, Дашу Мороз. Причем, обычно я рассчитываю на своих актеров, которых у меня много, и их, как правило, не пробую, мы с ними просто делаем фотопробы, разбираемся с персонажем, но тут я иногда еще сам не понимал, чего хочется, да и продюсеры требовали.

Не случалось ли вам наблюдать, как на Женю в гриме реагируют люди, если он отходил в нем от съемочной площадки?

Это надо спросить у Жени, может быть, меня не было с ним рядом, но когда я показывал небольшие фрагменты студентам, например, в эпизоде, где Перов в исполнении нашего замечательного аниматора Саши Петрова пишет его портрет, то раздалось коллективное «Ах».

Вы рассказывали историю про голос. А вы не замечали, что после наиболее драматических сцен у него меняется настроение, что на нем отражается то, что он играл, состояние персонажа?

Да, замечал, потому что мы много времени провели рядом. И многие это замечали. Сыграть Достоевского – это очень ответственно. Но я еще на первой стадии, когда Женя так в него вошел, и я увидел, как он уходит, уходит туда, сказал ему: «Жень, чуть-чуть ослабь, потому что так можно просто уйти в небытие». У нас произошел такой хороший разговор, и как мне кажется, вовремя. Женя – фантастический актер, а мне важно, чтобы это было сыграно. Я считаю, что искусство заключается в том, чтобы это изобразить, а не буквально прожить.