Комедия об эвтаназии от французского режиссера-провокатора: действительно смешная и в меру сентиментальная.
«Все прошло хорошо» можно назвать первой неожиданностью Каннского фестиваля 2021 года: Франсуа Озон уже лет 5 как взял темп один фильм в год — большая часть его картин попадает на главные смотры. Это постоянство, с одной стороны, побуждает радоваться продуктивности режиссера, с другой — заставляет держаться настороже. Его предыдущее «Лето’85» было не более чем цветастой, приятной летней безделушкой вроде сувениров, что продаются в киосках на берегу. Оттого казалось, что столь быстрое возвращение окажется очередной беседой на один вечер, но Озону удалось заставить нас не только устыдиться своего снобизма, но и хохотать на весь зал во время фильма об эвтаназии.
Рутинные ритуалы Эмманюэль (проникновенная и обворожительная Софи Марсо) прерваны тревожным звонком: отец в больнице. Суета, сборы, палата, сестра, сочувственные взгляды и почти недвижимое тело очень пожилого человека. Даже идя на поправку, заново научившись сидеть и держать стакан в руке, старик мечтает только о том, чтобы в этом стакане оказался яд и он мог спокойно умереть. На плечи дочерей ложится абсолютно невыносимая ноша — организация эвтаназии для отца в Швейцарии (где это законно, в отличие от Франции). Отыграть назад уже не выйдет — с папой спорить бесполезно.
Сразу хочется вспомнить и недавнего «Черного дрозда» со Сьюзен Сарандон, и «Море внутри» с Хавьером Бардемом, но только лишь на секунду, чтобы скорее отбросить эти ассоциации: кроме акта добровольного ухода из жизни, у этих фильмов нет, пожалуй, ничего общего с картиной Озона. Своей историей с режиссером поделилась сценаристка Эмманюэль Бернейм, с которой Озон уже работал: ее личная утрата и автобиографический роман обрели кинематографическую плоть его стараниями.
Любой сюжет решает оптика и поступь автора по страницам текста: церемониальность события разбивается о нелепость быта, а душераздирающие ситуации заставляют чаще смеяться, чем плакать. Не то чтобы Озон пытался декларировать с экрана, что умирать весело, вовсе нет. Уход в мир иной мучителен не только для без пяти минут покойника, но и для близких, через чье плечо Озон и смотрит на кончину. Но в любой болезни и скорбном увядании есть множество местечковых и несуразных моментов, из которых, в общем-то, и складывается жизнь. Здесь будут и прощания, и последние желания вроде ужина в том самом ресторане с тем самым официантом, и концерт внука, но градус трагизма вкручен на минимум. Пожалуй, эта легкость служит тому, чтобы подчеркнуть добровольность акта: смерть от большой любви к жизни — бывает и так.
Вся эта конструкция, противоречивая на сценарном чертеже, скорее всего, развалилась бы, не будь на главную роль приглашен Андре Дюссолье. С каждым днем (а начался всего лишь третий) фестиваль все больше поражает игрой актеров: в вечер открытия каждый второй был готов наградить Адама Драйвера за роль в «Аннетт», а уже на следующий день Дюссолье умножает пройденное на два. Актер скован физически — это и паралич, и перекошенная губа, но, как часто и бывает, ограничения идут кинематографу на пользу: от едкой беспомощности Дюссолье глаз невозможно оторвать. Вся амплитуда отношений (известное дело — от любви до ненависти), встречи и прощания проносятся в одном лишь взгляде — и если большую часть хронометража хочется смеяться, то в этих сценах бежит мороз по коже даже в июльский полдень.
Удалось Озону избежать и еще одной ловушки — вязкой паутины из флешбэков. Само собой, отец — не ангел: гомосексуал, скрывавший свою суть, успешный делец и любитель искусства, он сломал жизнь жене-партнеру (краткое, но весомое появление Шарлотты Рэмплинг) и искалечил моральное здоровье дочери, которая ела слишком много кексов. Но аура былого на экране мелькает едва-едва, лишь в паре сцен, которые не претендуют на вторую линию сюжетной хронологии.
Гадать о судьбе картины не приходится: прокатчики A-ONE покажут фильм в России, и, каковы бы ни были перспективы «Все прошло хорошо» относительно «Веток» и прочих наград, это то кино, которое стоит ждать и стоит смотреть. В каждой шутке лишь доля шутки, а в каждой смерти есть доля жизни.