Вуди Аллен и его столица XX века: рецензия на фильм «Манхэттен»

В своё время Вальтер Беньямин справедливо назвал Париж столицей XIX века. Столица же XX века переметнулась через Атлантику – это урбанистический Нью-Йорк, чей гений места – интеллектуалы-невротики, живущие в поэзии повседневности: они ставят дискуссионные вопросы, тонут в стихии любовных метаний, да и вообще Кьеркегора и скандинавское кино лучше всего обсуждать, прогуливаясь в мире сложной геометрии манхэттенских улиц. Поэзия электрифицированной вселенной, незабываемая сетка городского пространства – вероятно, Манхэттен – это иллюзия, которая не закончится никогда..

Было бы неправильно считать Манхэттен Вуди Аллена просто островом, которому режиссер придал романтический блеск. Его Манхэттен – однородное «здесь и сейчас», где сопряжены все функции социальной жизни: торговля, работа, творчество, досуг, и, куда уж без них, поэзия и любовь. Если не весь, то как минимум ранний кинематограф Вуди Аллена уж точно походил на миниатюру. Поэтичность и изящество малой формы, посредством которой Аллен рассказывал о жизни интеллектуалов, соединялись в фигуре вездесущего Нью-Йорка – города, который является таким же «миром в миниатюре».

Главный герой «Манхэттена» – Айзек Дэвис, классический алленовский интеллектуал, который, как и подобает центральным героям других фильмов комика, пишет сценарии, коротает время в буржуазных заведениях и вступает в краткосрочные отношения. Да, типаж заправского циника, умудренного печальным опытом жизни, – как известно, альтер эго самого Аллена, создавшего из ситуации кризиса среднего возраста целый поэтический образ. Впрочем, у Вуди Аллена он не заканчивается на психологических потрясениях и фрустрациях. Кризис для его персонажей чреват кризисом жизни как таковым: страшная и неведомая сила смерти неуклонно подступает, и спастись от нее можно разве что двумя способами – через утонченную интеллектуальную софистику и любовь.

Использование транквилизаторов чревато раком, сосиски из нью-йоркской забегаловки провоцируют его не в меньшей степени. О курении и вовсе стоит умолчать. Для Айзека жизнь – сама по себе болезнь, образование метастазов раковой опухоли. Герои Аллена бегут от смерти, заряжаясь стимулом жизни, – встречают сиюминутную любовь (например, как Айзек крутит роман с 17-летней нимфеткой по имени Трейси). Можно быть уверенным – где-то там усмехается один Набоков.

Магия ночного Нью-Йорка подстерегает своих романтиков и застает врасплох. Герои «Манхэттена» попадают в круговорот интеллектуальных бесед и отношений будто бы с разбега – персонажи Аллена легко определяют, кто из поэтов и музыкантов был, мягко говоря, переоценен, с такой же красноречивой ловкостью переоценивают свои прошлые и настоящие отношения. Да и в целом Нью-Йорк создает фантастическую возможность превратить свою интеллектуальную стихию в любовную.

Переплетение любовных интриг и адюльтеров – громоздкое и хаотичное, как и схема манхэттенских улиц. Любой зритель «Манхэттена» – турист, пораженный всей этой неразберихой романтических метаний, для него они беспорядочны и непостижимы, как и топография городского пространства, где переплетаются улицы. Без сомнений, снимая «Манхэттен», Вуди Аллен уже находился в точке «акме» – своей золотой поре, на пике творческой и интеллектуальной зрелости. Он как никто другой осознавал то, насколько жизнь чревата смертью, и искал выход в поэтизации действительности, в мифе. Алленовскому романтику всегда будет нужен остров посреди моря, где можно поддаться утешительным грезам, превратить свою любовь и привязанность – не всегда удачную, порой трагичную и болезненную – в поэзию ускользающей жизни. Лучше Манхэттена, наверное, острова для этого не найти.