3 октября исполнилось 54 года Дени Вильнёву – главному голливудскому режиссёру прямо сейчас, автору двух крупнобюджетных долгостроев и нескольких круто сваренных триллеров. Прежде чем стать постановщиком «Дюны», «Бегущего по лезвию» и «Пленниц», Вильнёв неплохо себя проявил в родной Канаде: он срежиссировал несколько авторских картин, во многом сформировавших его холодно-отстраненный стиль и мрачную поэтику. Вспомнили фильмографию Вильнёва до купания в лучах славы.
Свою дебютную работу тридцатилетний Вильнёв впервые презентовал в Каннах: уже тогда режиссёр получил тёплый приём, а спустя пару лет о нём заговорили как о самом амбициозном постановщике из Квебека. «32-й день августа на Земле», как ни странно, наиболее близок к поздним, излишне формалистичным и визионерским картинам Вильнёва. Широкие пространства пустыни Солт-Лейк Сити, куда отправилась парочка, чтобы зачать ребёнка, напоминают и установочные кадры из «Сикарио», и песчаные ландшафты Арракиса.
Однако Вильнёв больше всего ориентируется на Годара, а его волевая актриса Паскаль Бюссьер во многом переосмысляет комическую завязку фильма «Женщина есть женщина», где танцовщица Анжела ругалась со своим парнем, который не поддерживал её настрой зачать ребёнка. Как и Годар, Вильнёв режет фильм на лоскуты и стилистически, и интонационно, вспарывая кинематографический код: тут и яркие интерьеры квартир в духе «цветного» Годара, и отголоски мотива беременности, проходящие через некоторые фильмы мэтра, в том числе «На последнем дыхании» с Джин Сиберг, чей профиль красуется на постере в квартире героя.
Ироничнее всего, что эта драмеди — без жирных мазков и с некоторой долей деликатности — переворачивает суть взаимоотношений полов касательно натальных вопросов. Женщина хочет забеременеть, но не получает от мужчины согласия на зачатие. Эта неуверенность поколения Х — мужчин, шагнувших в новый, непредсказуемый и похожий на лотерею мир, позднее отзовётся эхом в голливудских триллерах Вильнёва. Автор выпестует стиль, и от лёгкого ощущения неуклюжести, присущего дебюту, не останется и следа.
Камерный портрет молодой женщины, пытающейся загладить чувство вины и выкарабкаться из депрессии. В «Водовороте» Вильнёв снова переворачивает женский образ: из «дарительницы жизни» женщина превращена в вершителя циклического насилия и смерти — немотивированной и случайной. Героиня делает аборт, а следом насмерть сбивает местного рыболова. У поникшей женщины есть шанс восстановить нарушенный баланс вселенной — она влюбляется в сына погибшего рыбака. Так «Водоворот» превращается в причудливую, но жестокую сказку — с сексом, рождением и смертью, плотно завязанными в узел.
Из необычного: второй фильм канадца во многом противоречит его устоявшемуся стилю и неплохо передаёт метания автора в поисках собственного языка. Вместо аскетизма и вылизанного кадра — переэкспонированное (передержка пленки — прим. ред.) изображение в духе «Догмы 95», общего настроенческого рисунка, гротеск и сарказм (неспроста рассказчиком выведена рыба, лежащая на разделочной доске) и чуждое для Вильнёва чувство юмора: правда, уже разбавленное его холодными рельефами драматургии. Трагический круговорот жизни и смерти, похожий на приливы и отливы океана (и что люди в конечном итоге лишь рыбы в нём) — символика Вильнёва, как и озвучка идеи — кричаще высокопарная. Ему ещё недостаёт крепости и тех каллиграфических росчерков, с которыми режиссёр будет ставить поздние фильмы, а главный сюжетный маневр — любовь девушки и сына покойника — едва ли не угадывается с ходу. Механицизм и строгая, почти неубедительная подогнанность всех деталей — главная проблема «Водоворота», который в продолжение рыбной метафоры выглядит чересчур сырым.
Как говорил сам Вильнёв, фильм, подобный «Политеху», должны были снять давно — канадское общество нуждалось в утешении и широкой дискуссии. Но размышлять о массовых убийствах и женоненавистниках на фоне ужасающей бойни в Политехническом университете Монреаля в 1989 году — задача с моральной точки зрения не самая простая. Вильнёв, на тот момент ушедший в подполье и переосмыслявший свои отношения с кино, вернулся с новыми силами и методом: его фильм нашёл идеальный компромисс между беспристрастным исследованием и попыткой залечить раны общества.
«Политех» с документальной тщательностью демонстрирует роковые часы студентов — физиков и инженеров, чья жизнь прервётся из-за энтропийный силы, которая попадёт в замкнутую систему университета. За час с небольшим Вильнёв создаёт невероятную экспрессию, пользуясь ручной съёмкой, игрой с глубиной резкости и напряжённым чередованием звука и тишины. Наверное, ни в одном другом фильме Вильнёва мы не найдем столь динамичной камеры, как здесь, в порывистых движениях и следовании по кампусу университета. Бессмысленные страдания, психическое расстройство и сексизм: весь комплекс иррациональных факторов Вильнёв не столько осмысляет, сколько превращает в объект видения и сканирования на стыке документального и художественного (неспроста Вильнев тонирует историю так же, как и Пикассо свою «Гернику», многозначительно вставленную в фильм). Но Вильнёв, в чём убедят позднее его голливудские картины, увлечён самой процессуальностью, развёртыванием действия во времени и пространстве. При этом режиссёр не поскупился на чистую эмоцию, когда показал новую жизнь людей, пересиливших трагедию.
Брат и сестра путешествуют по Ближнему Востоку, исследуя тайны прошлого умершей матери. Война исламистов против правых христиан, вербовка детей в солдаты, а также 15- летнее заключение матери: из истории, пригодной для сериального мыла, Вильнев выжимает её антипод — высокую античную трагедию, стремительно идущую к катарсису.
В «Пожарах» режиссёр универсализирует и язык, и ландшафт собственного фильма: страсти простираются от Квебека до неназванной ближневосточной страны (похожей на охваченный гражданской войной Ливан), а конфликт пронзает трагические выси Софокла. Нарочито медленные экспозиции, с преобладанием общих планов и с повествованием в виде эллипса: так Вильнев бросает зрителя из современности в недалёкое прошлое, заполняя, с одной стороны, лакуны в истории, а с другой – обогащая сюжет новыми тайнами (зрителю, что самое замечательное, не дают шанса опередить сюжетную головоломку). В результате «Пожары» превращаются в историю современного Эдипа, помноженную на историю Антигоны: и пусть Вильнева иногда ругают, мол, его семейная трагедия выдаёт желаемое за действительное, а к финалу пусть тонко, но всё же режиссёр принимается манипулировать зрительскими чувствами. Тем не менее «Пожары» — финальная точка в ранних штудиях Вильнёва, строившего свои фильмы на вопросах судьбы, неизбывного чувства вины и сопричастной ей кровной любви (здесь дублируется та же проблематика, что и в «Водовороте», да и во главу угла ставится вопрос роковой беременности). Никто не спорит, что Вильнёв в какой-то мере ещё был мелковат для монументального слога в духе греческих трагиков, но тогда же открылась его другая сторона: умение подчинить содержание выверенной визуальной форме, которое, кажется, идеально соответствовало чаяниям Голливуда. И Вильнёв, безупречный каллиграф от мира кино, сразу же оказался на карандаше у боссов, готовых предоставить аж несколько легендарных долгостроев. Но это, как говорится, уже другая история.