Рецензия на фильм «Дневник камикадзе»

Ведь смотреть это можно, ребята, только большим фанатам начинающей киноартистки Виктории Толстогановой. Ее там голую показывают. Хотя и в этом случае на "Дневник камикадзе" нужны крепкие нервы. В объятиях Толстогановой показывают столь же голого давно начавшего киноартиста Сергея Шакурова. И когда он, как бы осуществляя соитие, еще и "мыслит вслух" за кадром на предмет "зачем я ей сдался, такой старый и небогатый, и не половой гигант", очень трудно не опустить голову и не заткнуть уши от стыда. Потому что на самом деле – никакого соития и никаких "мыслей вслух", и вообще чувство, будто двух артистов, между собой незнакомых, по отдельности вмонтировали в постель типа сексодром.

Такое же впечатление дикой фальши – от каждого кадра, без разницы. Стреляет Гармаш на стрельбище – ребята, это не стрельбище. Приходит Чиндяйкин в квартиру Колякановой – ребята, это не квартира. Переносится действие в 60-е годы или появляется в нем душераздирающий Кузнецов, впечатление только одно: нечего раздирать, нет такого пространства-времени. Ноль. Фальшь в самом импульсе, породившем кино. Ведь для сокрытия кривизны зеркала, для самой простой возможности полюбоваться собой сквозь розовые очки "Дневнику камикадзе" понадобились далеко не одни очки. Пусть бы они были сильные – индийское кино, мексиканские сериалы – но одни и конкретные. Был бы жанр, кто-то бы успокоился. Увы, тут вам и детектив, и сатира, и мелодрама, и чистая лирика – штуки три-четыре оправы.

В целом все говорят, что это "Володарский под Достоевского", только где же там Федор Михайлович? Он в первую очередь был цельная натура, а тут в ход пошло все, что под ногами валялось. Друг Марк (Николай Чиндяйкин) выясняет, что случилось с другом Вадимом (Сергей Шакуров) – примерно как Белкин про Сильвио выяснил в пушкинском "Выстреле", и это детектив. Друг Вадим перед смертью завел ценный дневник – как Печорин в лермонтовской "Княжне Мери", и это чистая лирика, вклинивающаяся в детектив "внутренним монологом" покойного Шакурова. Плюс к тому он завел его, вместо того чтоб исправить ошибки юности – как толстовский Нехлюдов из "Воскресения" не исправил их, переписывая из Библии христианские заповеди – и это мелодрама. Мелодрама разбавляет детектив, уже сдобренный "внутренним монологом", еще и ретроспекциями с участием совершенно других артистов, играющих "юных" Шакурова и Чиндяйкина. Но это еще не все.

Все очки битые: каждый из персонажей в каждом из как бы слоев тоже не лыком шит, и уже через пять минут становится неважно детективное "кто убил". Становится, например, важно, что Шакуров женщин любил по-простому, пропорционально возрасту этих женщин. Самая первая, между тем, залетела и покончила с собой, нынешняя жена (Наталья Коляканова) стареет и пьет, давняя любовница (Евгения Добровольская) – еще и галерейщица со светской жизнью, а самая недавняя (Виктория Толстоганова) в поисках мужа-защитника честно ложится под каждого из беспомощных мужиков. Вон сколько загубленных жизней, и ничем они не уступают одной-единственной смерти. Но дальше и это неважно, поскольку вступает лирика. Писатель Шакуров – он был социально встроенный, поэтому нужен как бы социально невстроенный родственник (Юрий Кузнецов) и, наоборот, знакомый новый русский (Сергей Гармаш). Когда появляется мировоззрение, чьи-то загубленные жизни рядом с судьбами мира меркнут.

Но тут уже просто волосы дыбом от битого стекла в морду. Речь давно идет не о трех парах треснутых очков на чьем-то носу, а о том, как отбиться от осколочного мельтешения. Носу-то хорошо: он себе хлюпает и хлюпает от жалости к себе же, а всем остальным приходится либо записаться в такие же Володарские (Месхиевы), либо начать задавать вопросы. Например, если старый мальчик Шакуров действительно был виноват во всех смертных грехах, какая разница, как он умер? Как говорится, собаке – собачья смерть. Дальше, какой на хрен друг Чиндяйкин, если нацелился на шакуровскую бабу? Конечным пунктом его расследований оказалась все та же постель Толстогановой. Это и есть "судьбы мира"? Наконец, братец-то Кузнецов перед кем изгаляется? На Гармаше с Чиндяйкиным ни сутаны, ни звезды шерифа, как и Шакуров в руках Апокалипсис не держал. Он ведь как чукча был в кадре – писатель, не читатель…

Число конкретных вопросов в разных жанрах растет в дурную бесконечность, пока каждый не-Володарский (не-Месхиев) не отключится в итоге, не встряхнется и не поставит перед фильмом свой собственный единственный вопрос. Выяснение отношений – всегда оправдание выясняющего, но если весь импульс "Дневника камикадзе" – в оправдании чего-то плохого не за счет чего-то хорошего, а за счет торжества именно плохого как вечного и неизменного, то зачем оно? Зачем каждому-то умирать прежде смерти?

Текст: Екатерина Тарханова