Эдгар Райт из тех режиссёров, про которых говорят, что их стиль «узнаётся с первого кадра». В честь выхода новой картины постановщика «Прошлой ночью в Сохо» мы решили разобраться в особенностях авторского почерка и наконец расставить все точки над i. Вот вам несколько приёмов, по которым легко понять: да, вы действительно смотрите фильм автора «Скотта Пилигрима», «Типа крутых легавых» и «Малыша на драйве».
Райт очень любит креативно «клеить» кадры — например, перед камерой проходит человек или проезжает машина, и вот мы уже оказываемся совсем в другой локации. В «Скотте Пилигриме против всех» он идёт ещё дальше: тут персонажи из следующей сцены могут вторгаться в предыдущую, а некоторые эпизоды сменяют друг друга так, словно вы не смотрите фильм, а читаете графический роман.
И это не весь арсенал интересных переходов у Райта: тут и матч-каты, и whip-pan’ы (камера быстро панорамирует — вжух, и перед нами уже другое место), и прочее- прочее. Режиссёра часто обвиняют в излишнем формализме, якобы он просто пижонит и пытается вставить максимальное количество выразительных средств на сантиметр плёнки. Но это не совсем правда. Райт действительно использует необычные монтажные переходы в каждой своей работе, но снова и снова находит им новое драматургическое применение. В «Зомби по имени Шон» и «Скотте Пилигриме» все эти незаметные склейки передавали ощущение «потока», в котором живёт главный герой. В «Типа крутых легавых» помогали показать убаюкивающе скучные будни полицейских в провинции. В «Армагеддце» создавали чувство тревоги задолго до того, как герои её почувствуют сами. А в «Прошлой ночью в Сохо» переходы между будущим и прошлым демонстрировали субъективные переживания героини, не понимающей разницы между сном и явью.
Ладно, это правда, но только наполовину — на самом деле Райт уже снял больше фильмов без дуэта Пегг-Фрост, чем с ними. И всё же нельзя не отметить его главных и самых ярких коллабораторов: прекрасных комедийных артистов, которых он впервые встретил на съёмках своего сериала «Долбанутые». Где Пеггу досталась одна из главных ролей, а Фросту — роль его странного приятеля, одержимого военной атрибутикой.
Вместе они сыграли во всех трёх фильмах трилогии «Кровь и мороженое»: «Зомби по имени Шон», «Типа крутых легавых» и «Армагеддце», — а Пегг ещё и помогал Райту писать сценарии (судя по работам Эдгара вне трилогии, именно от Саймона пришла едкая ирония над жанровыми стереотипами). Причём от картины к картине актёры радикально меняли типажи. Из неряшливого лузера Пегг трансформировался в крутого копа-педанта, а затем — в обречённого, потерянного, но отчаянно хватающегося за прошлое кидалта (его роль в «Армагеддце» до сих пор, пожалуй, остаётся лучшей в карьере). Фрост тоже не отстаёт: грубый Эд из «Шона» превращается в наивного фаната боевиков из «Легавых», а в заключительной части трилогии Ник вдруг предстаёт эдаким голосом разума: по крайней мере, пока не срывается и не выпивает-таки свою пинту пива.
Райт — большой меломан, который с недавних пор каждый год собирает ультимативный список песен, в котором можно копаться на протяжении следующих 365 дней и всё равно продолжать открывать для себя что-то новое. Любовь к музыке он полноценно выразил в документалке «Братья Sparks» об одновременно и культовой, и ужасно недооценённой поп-группе, вечно меняющий свой стиль и переизобретающей себя раз за разом аж с 60-х годов (кажется, со своим режиссёрским стилем Эдгар намерен делать то же самое). Но и в игровом кино Райт не прочь блеснуть меломанией: вокруг песен целиком построен его «Скотт Пилигрим», да и в «Прошлой ночью в Сохо» фоновые композиции часто «переигрывают» изображение.
«Малыш на драйве» так вообще концептуальный экшен-мюзикл, где каждая сцена синхронизирована с играющей песней. Многие режиссёры, например Кристофер Нолан, пишут сценарии под музыку: так им проще концентрироваться и пытаться уловить то чувство, которые они хотят передать той или иной сценой. Но Райт пошёл дальше. Эпизоды из «Малыша» он писал только тогда, когда понимал, под какую песню они будут сняты. И вообще во всех его сценариях можно увидеть названия разных композиций: Эдгар ещё на ранних этапах понимает абсолютно точно, какая музыка будет играть в его фильмах.
Райту мало шутить в диалогах — как инструмент комедии он использует и аудиооформление, и свет в сценах. Особенно это заметно в «Скотте Пилигриме»: здесь эмоции героев могут быть комично переданы одним удачно подобранным звуком («У нас с Ким всё нормально», — говорит Скотт, и тут камера показывает хмурую Ким под неприятный звон дешёвого усилителя), а освещение вокруг героев меняется совершенно без предупреждения.
Когда героиня Обри Плазы ругает Пилигрима за то, что тот достает Рамону, лампы вокруг неё почему-то тухнут, и мы понимаем, что нотации подруги звучат только в голове главного героя. Но потом свет действительно отрубается во всём доме: кинематографический приём прорывается в реальность. Райту важно использовать всё обилие визуальных инструментов — он из тех режиссёров, кто не боится, что мир его картин будет ощущаться «искусственным». Ведь именно в этой очевидной рукотворности их шарм.
Райту, конечно, далеко до Уэса Андерсона, который может позволить себе взять Уиллема Дефо или Кристофа Вальца в качестве статиста, но он тоже любит населять свой мир знакомыми лицами и давать даже небольшие роли известным артистам. По сути, режиссёр так выражает любовь к фильмам своей юности: в «Типа крутых легавых» приглашает Тимоти Далтона, в «Армагеддец» зовёт Пирса Броснана, а в «Прошлой ночью в Сохо» свою последнюю роль сыграла Дайана Ригг (да, Эдгар явно очень любит «бондиану»). Кейт Бланшетт в тех же «Легавых» появляется всего на сцену и никогда не снимает маску, а злобным Санта-Клаусом, который протыкает ножом руку главному герою, оказывается режиссёр «Властелина колец» Питер Джексон.
Интересно в этом плане развитие образов Мартина Фримана в фильмах Райта. Он сыграл во всех частях трилогии «Кровь и мороженое», как и Пегг с Фростом, — в «Шоне» у него было молчаливое камео (он играет «зеркальную версию» главного героя из другой группы выживших); в «Типа крутых легавых» уже произносит пару фраз как один из офицеров, которые отправляют Николаса Эйнджела работать в деревню (в той же сцене мелькают Билл Найи и Стив Куган); и только в «Армагеддце» наконец играет полноценную большую роль одного из друзей Гарри Кинга. Вот уж действительно эволюция успеха.
Фильмы Райта могут казаться лёгкими и дурашливыми, но на самом деле это кропотливо собранные хитросплетённые конструкции, где нет ничего лишнего. Любая шутка из начала картины может отозваться неожиданным панчлайном в конце. Любая маленькая деталь, которую с первого раза и не заметишь, способна вновь ворваться в сюжет. Поэтому работы Эдгара так хорошо проходят испытания повторным просмотром: даже в сотый раз в них находишь скрытые гэги.
Вспомните те сцены из «Зомби по имени Шон», где герой в одном длинном кадре идёт из дома в магазин и обратно — сначала до апокалипсиса, а потом уже во время него (правда, оживших мертвецов он игнорирует, а одному даже пытается дать мелочь). Это настоящий сборник говорящих микромоментов. Скажем, сначала Шон проходит мимо мужчины, который моет лобовое стекло машины — во второй раз в этом стекле уже будет дырка. Первый раз мимо него пробегает спортсмен — затем происходит то же самое, только стремительно движется он уже не ради разминки, а оглядываясь в страхе. Причём Райт изначально не планировал так сильно нагружать подробностями эти эпизоды. Просто оператор сказал ему, что студия, скорее всего, порежет эти длинные дубли, чтобы сократить хронометраж. И тогда режиссёр в каждую секунду сцены добавил столько нюансов, чтобы у продюсеров просто не осталось выбора: вырезать тут нечего.
Эдгар Райт — это режиссёр, который на протяжении карьеры ведёт сложный диалог с жанровым кино. Его первый полный метр, снятый всего в двадцать лет, «За пригоршню пальцев» — абсурдная пародия на вестерны в духе Монти Пайтон или даже скорее Цукера-Абрахама-Цукера, авторов «Голого пистолета» и «Аэроплана!». Трилогия «Кровь и мороженое» вроде бы тоже смеётся над выбранными жанрами — зомби-хоррором и мелодрамой, полицейским бадди-муви и детективом, кидалт- комедией и триллером о вторжении инопланетян. Но «пародиями» эти фильмы уже не назвать, да и сам Райт это слово не любит (мол, «пародии» подразумевают обесценивание исходного материала, а он ничего обесценивать не пытается). Да, он постмодернист и не может совсем без иронии обращаться к прямолинейным жанровым сюжетам. Но, смеясь над ними, он всё равно раз за разом приходит к тому, что жанровые условности в его фильмах берут вверх над реальностью.
Герои трилогии «Кровь и мороженое» побеждают только тогда, когда принимают правила игры. Шон сам создаёт вокруг себя условия зомби-хоррора — но именно его глупое геройство помогает ему вернуть Лиз. Николас Эйнджел на вопросы своего напарника в «Типа крутых легавых» — о том, стрелял ли он с двух рук, в полёте, и участвовал ли в погонях — холодно отвечает, что работа полицейского состоит совершенно не в этом. Он вроде бы герой, который должен деконструировать устоявшийся образ крутого копа, но, чтобы преуспеть, ему всё же приходится стать тем самым «крутым копом» из боевиков. Начать стрелять в прыжке с двух рук и участвовать в адреналиновой погоне.
В «Малыше на драйве» и «Прошлой ночью в Сохо» отношения Райта и жанра идут дальше. Эти фильмы тоже бывают ироничными, но режиссёр уже не смеётся над жанром. Он, наоборот, пытается встроиться в традиции американских heist-триллеров 70-х и британских хорроров 60-х — добавив, разумеется, от себя каких-то новых концептуальных и стилистических решений. Как будто бы Райт наконец признаётся себе в безоговорочной любви к олдскульному жанровому кино: иногда, может, глупому и простому, но бесконечно обаятельному.