Константин Майер, сценарист и продюсер «Физрука» и «Толи-робота» о новом проекте «Настя, соберись!», Tik-Tok и аутсайдерах

В вашем творческом методе я заметил одну любопытную вещь: вы всегда берёте стереотипные образы (бандиты из 90-х, провинциалы), но по итогу раскрываете их в совершенно другом, более, что ли, неоднозначном, глубоком ключе. С одной стороны, «Настя, соберись!» как раз выступает против восприятия личности как шаблона: в открывающей сцене героиню не хотят брать на большой проект, потому что она женщина. И заказчик, постулирующий эти абсурдные идеи, вами, конечно, осуждается. С другой — у меня возник диссонанс, ведь весь мир Насти сам по себе состоит из ходячих клише, а значит, и мир женщины представлен через немного, знаете, устаревшую призму. Или это дальше будет развиваться так же, как и в случае с Фомой?

Никогда не задумывался о том, что у меня есть какой-то определённый метод. Но да, мне интересно создавать истории про людей, которых мы точно видели в жизни, и показывать, что это не просто стереотипы, что за набором ярлыков всегда кроется человек со своими целями, страхами и надеждами. Если попытаться сформулировать этот «метод», то он достаточно просто звучит: мы говорим, что вы таких людей знаете, но конкретно этого человека показываем не просто так – его надо воспринимать как абсолютно уникального персонажа среди всех узнаваемых.

В «Настя, соберись!» персонажи внутреннего мира могут выглядеть стереотипно только в самом начале, но на самом деле они, конечно, архетипичны. Мы сами давно погружены в психотерапию (и режиссёрка Вера Смолина, и Коля Куликов, и Серёжа Корнихин), в работу над самими собой. И поняли, что большинство психологических теорий так или иначе стараются архетипировать субличности, как-то их описать, чтобы помочь лучше с ними взаимодействовать. Если мы говорим, например, про внутреннего родителя (прим. — один из персонажей сознания Насти в исполнении Светланы Камыниной), то они у нас с вами похожи до какой-то степени. Потому что более-менее схожи культурный код и паттерны поведения, которые во многом достались от родителей.

Само собой, вначале мы чуть упрощаем и обобщаем, но затем шаг за шагом показываем, насколько внутренний мир многогранный. Мы сознательно не обрушиваем тонны теорий на зрителя – у нас ведь развлекательный, а не документальный сериал. В итоге с субличностями будет происходить то же, что и с героями, которых вы называли. Мы их раскрываем, углубляем, у каждой из них своя арка — то есть они больше начального образа, который ты сразу считываешь. В таких тридцатиминутных историях зрителю нужно быстро понять, про кого идёт речь, выхватить конкретный характер. В мире, где огромное количество контента, необходимо: а) быстро захватывать внимание; б) говорить, что это жизненный сюжет или жизненные герои; в) развлекать, не теряя в качестве.

Да, понимаю, о чём вы. На самом деле уже в конце второй серии есть намёки на то, что субличности будут взаимодействовать друг с другом настолько тесно, что их характеры тоже «деформируются». В одном из интервью вы высказались на тему заимствований у западных коллег (прежде всего о невозможности жить в культурном вакууме), и я с вашей позицией абсолютно согласен. В «Насте» преемственность тоже заметна, но насколько она, по-вашему, важна?

Я тогда скорее размышлял на тему места России в мировом культурном контексте. Мы не хотим противопоставлять себя той действительности, говорим, что мы часть этого, где-то продолжение. Понимаем, что если ты рассказываешь историю на тему, про которую кто-то уже высказывался за пределами России, важно это посмотреть, чтобы избегать ненамеренных повторов, когда ты в силу своего незнания начинаешь дублировать идеи. Никакого смысла копировать нет – зритель тоже не отрезан от мирового кино, он очень насмотрен.

Да, но мне кажется, что «Настя» — кейс скорее западного влияния, нежели отечественного. Особенно учитывая тему психотерапии.

Возможно. В России просто мало историй, которые могли бы послужить референсом. У нас есть большой культурный пласт литературных произведений о внутреннем мире (Достоевский весь про это), но когда мы говорим о работе над собой как о сознательном пути, ситуация совсем другая. Очень много сериалов и фильмов про спорт, про то, как герой пытается преобразить своё тело, свой внешний вид. И там обязательные атрибуты — упражнения, инструктора, программы, позволяющие добиться цели, вызовы соответствующие. А когда мы говорим про развитие ментальных способностей, о какой-то тренировке осознанности, это немного игнорируется в нашей культуре. Никакой репрезентации этой «тренировки» нет.

И в таком случае мы обращаемся к западным примерам, чтобы понять, как это вообще работает. Я могу с ходу назвать 5 проектов, которые на меня повлияли (я их посмотрел задолго до того, как мы придумали «Настя, соберись!»): «Голова Германа», «Соединённые штаты Тары», «Клетка» с Дженнифер Лопес про внутренний мир маньяка, «Головоломка», в какой-то степени «Сплит». А дальше мы уже опирались на большое количество психологических теорий. В частности, нам очень помогла супруга Саши Вялых (соавтор, с которым мы вместе придумали эту историю), работающая психологом.

Кстати, интересно, что этот тренд на психоанализ у нас в сериалах набирает обороты — «Настя, соберись!» выходит вскоре после того, как заканчивается «Псих» Бондарчука.

Я ещё знаю, что в какой-то момент должен выйти сериал «Глитч» Александра Дулерайна по сценарию Андрея Золотарёва. Это другой жанр, но тоже затрагивает тему. Так что да, я согласен — проблема начинает раскрываться.

Вы говорили, что нередко работаете с дебютантами, потому что они много от себя добавляют к видению проекта. Что оптика начинающей режиссёрки Веры Смолиной дала проекту и насколько сознателен был выбор постановщика-женщины?

На второй вопрос ответить очень легко: да, мы действительно стремились к этому, потому что понимали, что женщина может достовернее показать внутренний мир женщины. Она точнее понимает, как лучше подать сложные и неоднозначные моменты. Да и с актрисами коммуникация гораздо быстрее происходит. А если про дебютанта говорить, то цели взять менее опытного человека не было. Нам требовался профессионал, который сможет классно рассказать эту историю, вывести её на более высокий уровень. Мы никогда не ищем режиссёра-«руки», который просто снимет то, что мы написали, — нам всегда нужен режиссёр, способный предложить что-то сверху, что-то новое. В этом есть риск, но он оправдан, ведь только тогда может получиться нечто уникальное.

Вера привнесла в нашу историю верный баланс между комедией и драмой, «тонкостью» и гротеском. К тому же она по образованию художник, а значит, классно видит, классно представляет образы и композицию. Это очень помогло и при создании декораций. Другим важным фактором оказалось, что она очень тонко чувствует комедию. В какой-то момент на съёмках внутреннего мира мне тоже пришлось выйти на площадку как режиссёру, но моей главной задачей было не испортить её режиссёрские идеи. А ещё Вера суперсмелая и выносливая. У нас не было пилота, конкретного референса, вся ситуация с пандемией, мощнейший актёрский ансамбль, где каждый – уникальная личность. В общем, сложнейшие вызовы. Особенный опыт, трудный, но оно того стоило.

Мне кажется, что «Настя» удачно вписывается в вашу фильмографию ещё по другой причине. У вас особое место занимает герой вне контекста: бандит из 90-х, который ближе к 10-м выпал из культурного поля, оказался на отшибе, оказался не так популярен, человек с инвалидностью («Толя-робот»), чьи проблемы не особо-то и освещаются, а теперь вот и Настя — самостоятельная женщина, пытающаяся построить своё счастье. Типаж этот в последние три года набирает обороты, но всё ещё нуждается в репрезентации. Откуда такая любовь к аутсайдерам?

Наверное, для меня как для сценариста такие люди сильнее подсвечены. Они сразу бросаются в глаза, ты хочешь узнать их историю, чем они живут, что чувствуют. А сам я включаюсь в такие сюжеты, потому что ассоциирую себя с ними. Только к 35 годам я перестал ощущать себя белой вороной. Надо понимать, что я родом из Казахстана; парень с нерусской фамилией, который никогда не блистал физическими способностями, не красавчик — короче, очень много факторов, говорящих о том, что буду несчастным, и я всё время старался это опровергнуть. В том числе историями. Так что удаётся быстро подключаться к таким героям.

Ещё я искренне верю, что мы как общество в силах принять каждого, если этот каждый не творит зло. По этой причине Физрук в одном из сезонов уезжает в никуда. Он совсем лишний человек, который не может вообще не творить зла, даже когда пытается совершать добрые дела.

Это напоминает главный конфликт «Лучше звоните Солу» — борьбу с фатумом и с тем, как тебя воспринимают в обществе.

Да, есть что-то общее.

В этом смысле «Настя» — история кризиса или попытка описания постоянной противоборствующей природы человека?

Мы убеждены, что так и устроен внутренний мир человека, что нас всё время так или иначе разрывают какие-то противоречия и наше «Я» — это результат компромиссов и конфликтов между субличностями. Мы просто для начала истории выбрали очень сложную фазу жизни Насти, чтобы показать, насколько остро выглядят эти противоречия. Другое дело, что когда мы говорим про гармонию — я понимаю, что это будет звучать как цитата «ВКонтакте», но тем не менее, — мы подразумеваем умение слышать каждую часть себя. Наверное, где-то в далёкой перспективе они, как Трансформер, могут собраться в одно «Я», но до этого дойти очень сложно.

Стала ли «Настя» для вас прорывом в плане работы в индустрии?

Ну, нам это только предстоит выяснить 3 января…

Нет-нет, я про моменты производства, саму подачу материала, возможно.

В этом смысле да, конечно, стала. Мы говорим сразу про два мира — реальный и внутренний, — которые сознательно решили показывать по-разному. Если реальный мир более документальный, бытовой, то внутренний — условный и гротескный. Мы постоянно переключаемся между жанрами, тональностью, ритмами, а это большой вызов для всей команды. Сначала ты снимаешь обыденную жизнь в стилистике драмеди, а на следующий день приходишь на площадку, где мы ставим эпизоды из сознания Насти, и должен предлагать решения другого рода — более выпуклые, более комедийные. На разных мирах у нас были разные операторы: внутренний [мир], например, снял Саша Тананов. И я горжусь, что при всём этом нам удалось сохранить целостность.

Животрепещущий вопрос про Tik-Tok…

Ха, да, иногда говорю о нём в интервью.

…и про другие формы современной медийной сферы. Вы ведёте подкаст «Поэпизодный клан», как я уже говорил, интересуетесь новыми видами, скажем, сторителлинга (всё тот же Tik-Tok), но остаётесь в конвенциональном — без негативной коннотации — русле ситкома.

Если смотреть на все проекты, которые я делал, то да, перевес в сторону ситкомов заметен. Тут всё просто: я их очень люблю. Мне хочется предложить этому жанру что-то новое, и вижу, что это всё ещё актуально: вспомните «Барри», «Теда Лассо», «Праведных Джемстоунов». Это же абсолютно разные сериалы, но формально они ситкомы. И все они настолько уникальные и оригинальные, что вселяют надежду в будущее жанра.

Он ведь [жанр], кроме всего прочего, и очень современный. Раз уж упомянули Tik-Tok, вот что про него думаю: он сжал весь контент до минуты, до тридцати секунд. Если ты можешь рассказать историю, поместив её в более короткий формат, но при этом сохранив все главные эмоции, то нечего растягивать сюжет на полнометражный фильм. Это с одной стороны. А с другой, если смотреть на получасовую серию в контексте всего сезона, то станет ясно, что каждый эпизод раскрывает новую грань одной и той же темы. Так что тема, которую ты берёшь, должна быть большой и широкой. О работе с внутренним миром и с психоанализом как раз можно бесконечно говорить.

У Бориса Юхананова, художественного руководителя Электротеатра Станиславский, есть концепция «театра полноты». Он считает, что в театре должна произойти синергия всех видов искусств. Но я верю, если имею право подискутировать с ним, что кино — как раз тот самый «театр полноты», который способен в себя впускать любые жанры и формы. Поэтому Tik-Tok и любые другие новые форматы я очень люблю — это всё может обогатить то, что мы делаем в кино.

Раз уж начали говорить о конвенциональности, типичности и новаторстве, позволю себе уйти в журналистский шаблон — задать вопрос о будущем. Вы говорили, что самые успешные истории — комедийные, приключенческие и мистические. Первое у вас есть, теперь вот в прокат выходит «Огонь» — фильм-катастрофа. Когда ждать воплощения третьего пункта?

А уже заявлен. Сейчас фильм называется «Лиза и волшебный макет». Это семейная приключенческая комедия, где есть, ну, не мистика, а элемент чуда. Мы довольно долго писали эту историю, и вот там, кажется, всё должно удачно сложиться. Снимает Кирилл Соколов («Папа, сдохни») — крайне изобретательный режиссёр, и, надеюсь, получится смешно, интересно и волшебно. Как и «Настя, соберись!».