Андрей Михалков-Кончаловский сделал фильм вне политики. Такой фильм мог бы сделать талантливый швейцарский, или датский, или марсианский режиссер, который рассматривает человечество из эпикурейского далека, от души сочувствуя страдающим малым сим. В фильме маленький, но гордый и красивый горный народ вовлечен в кровавую имперскую войну. Это люди гуманные и благородные, ими правят законы мужской чести, их выдержке позавидует герой Кадочникова из "Подвига разведчика".
"…Любите врагов ваших, благословляйте проклинающих вас, благотворите ненавидящим вас и молитесь за обижающих вас. Но кто ударит тебя в правую щеку твою, обрати к нему и другую; и кто захочет судиться с тобою и взять у тебя рубашку, отдай ему и верхнюю одежду…" (Из Нагорной проповеди).
К врагам они относятся с легкой брезгливостью, но и с пониманием, потому что недавно были союзниками и хорошо знают законы бесчестия, по которым живет противник. Когда вражий командир привозит на продажу труп их товарища, они готовы выложить две тысячи баксов не торгуясь: с волками - по-волчьи. Противник истериковат, кричит матом, доведен до ослепления, готов стрелять своих, и для него нет ничего святого.
Надо ли уточнять, на чьей стороне симпатии авторов, героев и зрителей фильма?
Прежде такую позицию называли абстрактным гуманизмом, который противостоял революционной целесообразности. Теперь ясно, что этот гуманизм и есть единственно достойное назначение искусства: людит бессмысленно убивают друг друга - так пусть посмотрят, остановятся, оглянутся…
Это все если отвлечься от "привходящих обстоятельств". Но отвлечься не получается.
После премьеры я наткнулся на женщину: прислонясь к стене, она пыталась подавить истерику, но рыдания рвались из груди, и она хрипло рычала. Она увидела в фильме нечто такое, что инстинктивно понимала и раньше: возможно, кто-то из ее родных погибал, или уже погиб вот так ни за что. Фильм назывался "Дом дураков" и был как нож, повернутый в ране. Потому что истерикующий враг в фильме - это мы.
Теперь фильм вышел на экраны и будет работать в общественном сознании масс. Нам надо будет забыть про Волгодонск, московские взрывы, "Норд-Ост" и, возможно, про разрушенный Манхэттен, отвлечься от сформировавшегося образа бородатого злодея с автоматом и от термина "терроризм" - в фильме мы увидим противника в лицо и будем аплодировать психам, когда они укроют его от наших, будем ему сочувствовать, повинуясь волшебной силе искусства. Это переворот кардинальный - как если бы в "Подвиге разведчика" нашего героя сыграл Мартинсон, а его противника, наоборот, Кадочников.
Мы с автором фильма "Дом дураков" живем в разных измерениях: он уже может смотреть на текущие события с высот вечности - мы еще к этому не готовы. В этом сила и, возможно, "оскаровский" уровень фильма, но мы сможем это оценить только когда (и если) чеченская война станет далекой историей. Как теперь пытаемся увидеть с позиций "чистого искусства" фильмы Лени Рифеншталь, отвлекаясь от того, что персонажи, воспетые в этих фильмах, оставили кровавый след в каждой семье.
Поэтому в фильме Кончаловского дом умалишенных, затерянный в Ингушетии и становящийся трофеем то одной воюющей стороны, то другой, показан сначала в жанре натуралистической оперетты с характерными амплуа и смешными пародийными гэгами (здесь замечательна Марина Полицеймако с повадками, терминологией и голосом Новодворской), потом окрашивается в тона вышеупомянутого трагического карнавала (здесь подключен Феллини), потом на нем напишут черной краской "Больные люди" - и он станет микромоделью общества, его метафорой и ему приговором. "Свет в конце туннеля" воплощен в мерцающем, но фактурно тяжеловесном образе Брайана Адамса, который лично принял участие в этом явно непонятном ему предприятии и придал ему тона голливудской сказки - для нас такой же несбыточной, как покой и воля.