Рецензия на фильм «Мертвые дочери»

Отечественные кинематографисты затеяли интересные гонки: кто первый снимет полноценный российский хоррор. Самое интересное в этих гонках – всякого, кто первым приходит к финишу, быстро дисквалифицируют, победителем объявляют следующего, с которым происходит то же самое, и т. д. Когда-то первым нашим ужастиком был объявлен «Змеиный источник» (1997) Николая Лебедева. Тем не менее в прошлом году первым же планировала стать «Ведьма» (2006) Олега Фесенко – экранизация "Вия", снятая почему-то в Эстонии и почему-то для американского рынка, в связи с чем действие было перенесено в заокеанскую глубинку. Панночка, она же дочь местного копа-сотника, веселым стрижом вилась под сводами заброшенной церкви, главный герой тыкал в нее, как лазерным мечом, светящимся распятием. И дотыкался-таки до полной победы над силами зла, потому как спасительный Вий ей на помощь так и не явился – визы ему, наверно, не дали. Однако американский рынок остался в полном неведении о существовании фильма Фесенко, да и отечественный его едва заметил. Так что теперь у нас новый первый российский фильм ужасов – "Мертвые дочери" (2007) Павла Руминова.

Сначала "Дочерей" обещали выпустить в прокат еще летом. Задержка связана с тем, что продюсеров крайне не устроил первоначальный монтаж. Фильм напряженно клеили и переклеивали, разбирали на составные кубики и вновь собирали, отчаянно надеясь, что все-таки есть какой-то способ сложить никак не желающую складываться в шедевр головоломку. Монтаж, конечно, великая вещь, но в данном случае процесс, судя по всему, более всего походил на известную шутку – о попытке из букв "Ж", "О", "П" и "А" сложить слово "Вечность".

"Мертвые дочери" – очередная российская попытка воспроизвести неведомый нам до сих пор жанр, в этом случае – японский ужастик, мода на который после успешного голливудского римейка оригинального "Звонка" распространилась на весь мир. Японский хоррор в основном посвящен проблеме сражения людей с детьми; ребенок здесь – странное, иноприродное существо, печальное и злобное, мечтающее угробить все взрослое человечество. В детской природе японское национальное подсознание, судя по этим ужастикам, видит средоточие какого-то смертоносного хаоса; неудивительно, что малолетних монстров здесь вытесняют в потусторонний мир. Японский ребенок – мертвый и бессмертный мститель миру живых взрослых, жестокий призрак, которого не уничтожишь – нельзя же уничтожить саму смерть.

Это, безусловно, любопытный, хотя и несколько спорный, подход к проблеме. Тем интересней взглянуть на попытку его перенесения на российскую почву. К сожалению, сделать это сложно. То ли какие-то важные составляющие были вырезаны из фильма ножницами монтажера, то ли они там изначально отсутствовали; как бы то ни было, создать внятную мифологию – а именно этим занимаются все складные ужастики – у Руминова не получилось. Не исключено также, что причина присутствующей в фильме неразберихи – маленький бюджет (что-то около миллиона), из-за чего на штатив, видимо, денег не хватило. Сложно разобраться в сюжете, когда все силы приходится тратить на то, чтобы разглядеть героев – камера ходит таким невероятным ходуном, как будто она при съемках сильно перегревалась и оператор перебрасывал ее из руки в руку, боясь обжечься.

Суть дела в том, что когда-то некая преступная мать зачем-то утопила трех своих дочерей, которые, однако, на том свете не угомонились и наладили смертоубийственный конвейер, телекинетически швыряя в граждан чем попало. Сперва они укокошили мамашу, спрятавшуюся в сумасшедший дом, потом взялись за остальных. Каждая новая жертва – свидетель смерти жертвы предыдущей; если за три дня она совершит какой-либо аморальный поступок, тут же ей и наступает печальный конец. Все это сообщается в первых же кадрах; а вот дальше начинается хаос. Призрачные детишки охотятся на пятерых друзей – пиарщицу нефтяной компании, риэлтершу, диджея, программиста и дизайнера. Все эти образцовые представители современной молодежи хаотически мечутся по экрану, мелькают в невнятных монтажных последовательностях, много кричат; с неба падают пишущие машинки, дротики для игры в дартс и прочие предметы, разглядеть которые удается далеко не всегда. Руминову, конечно, хотелось динамики, но вышла у него перманентная истерика на два часа экранного времени – которая не столько пугает, как положено хоррору, сколько отпугивает зрителя.

"Мертвых дочерей" напряженно ожидали не только затем, чтоб наконец-то увидеть полноценный отечественный ужастик. Задолго до премьеры поползли многочисленные слухи – добравшиеся и до разнообразных СМИ, – что у российского кинематографа появилась новая надежда, и зовут ее Павел Руминов. Надежда эта до недавних пор не сняла ничего, кроме нескольких не самых выдающихся короткометражек и не самых ярких клипов. Впрочем, на самом деле даже и не важно, что именно сделал Руминов. Мы отчаянно жаждем заполучить нового героя, этакого нового Буратино, способного наконец-то открыть волшебную дверцу, за которой скрывается настоящий кинематограф. Вот-вот явится сказочный вундеркинд с букварем, заполненным цитатами из Хичкока и Трюффо, и золотым монтажным ключиком; и в мгновение ока вырастут у нас и Голливуд, и Чинечитта, и самая новейшая из всех новых волн затопит российские просторы.

Мы, как юная чувствительная дева, томимся предвкушением любви – и сказочного принца готовы разглядеть в любом, кто этого захочет. Когда-то его увидели в Николае Лебедеве, сравнительно недавно – в Петре Буслове, теперь – в Павле Руминове. В каждом из них мы неизбежно разочаровываемся, посмотрев, соответственно, «Волкодава» (2006), «Бумер. Фильм второй» (2005) или вот "Мертвых дочерей". А каждый новый ужастик мы называем первым, предпочитая забыть предыдущие как дурной сон.

Психологически это очень понятно: лучший способ стать оптимистом – заболеть амнезией.