«Музыкой можно спасти кино, а можно и убить»: интервью с Дашей Чарушей

Даша Чаруша для Printed.

Как вы, собственно, пришли в кино? Насколько я знаю, вы с самого детства связаны с музыкой.

Я музыкант, пианистка, окончила музыкальное училище, всегда писала музыку. Потом получилось так, что я попала в ГИТИС и начала сниматься. Это было начало 2000-х, все как-то сумбурно произошло, но было… легко и удобно. И музыка все время существовала, но где-то рядышком. А потом я поняла, что выросла из того, что когда-то мне казалось ценным. Мне объективно кажется, что я не очень хорошая артистка: собственно говоря, у меня была классная фактура, потому что я была хорошенькая, ну и, в принципе, органичная. А когда ты подходишь к тридцати годам, то часть ролей, где надо быть хорошенькой, перекочевывает к другим людям.
В какой-то момент пришло понимание: все, что я делала до этого, было очень усредненно-нехорошее. И это проблема не проектов, не режиссеров, не ролей, а выбранного пути. Когда ты идешь туда, где легко, тепленько и сыто, любые изменения начинаются с кризиса. Это был большой кризис в моей жизни, когда я поняла, что роли заканчиваются, кончаются деньги. Здорово, что тогда я на «Кинотавре» познакомилась с создателем фильма «Овсянки» Алексеем Федорченко. Тогда с моим другом Андреем Карасевым мы начали делать саундтреки, и я вдруг поняла: мне здесь сложно, неудобно, но у меня получается, и я могу этим гордиться. Это был классный опыт первой большой трансформации. Еще одна большая трансформация случилась, когда я начала снимать. Сначала свои клипы, потому что мне всегда очень хотелось сделать альбом. Тогда я тоже стала жертвой идей, славы, всего-всего-всего. Вместо того чтобы идти за своим естеством, мне казалось, надо скопировать там, повторить тут. Я выпустила альбом, но сейчас он уже не кажется мне таким классным. Это были собранные воедино кусочки плагиата. Мне нравятся тексты и запись с живым оркестром, но с точки зрения исполнения надо было возвращаться к себе.

Клипы были побочным производством от музыки: я поняла, что единственный человек, который поможет мне снимать клипы, – я сама. Сделала сначала себе – получилось. Потом был клип для Басты, «Пьяная любовь» для Димы Билана, короткометражный фильм на грант «Яндекса» и затем случился полнометражный «Марафон желаний». Сейчас мы сняли «Мальвину» с потрясающим актерским составом – для нее я тоже буду писать музыку. Сейчас вообще чувствую огромный скачок: я работаю с живым оркестром! Например, для сериала «Цикады». Я понимаю, что надо было пройти весь этот путь, чтобы наконец гордиться тем, что делаю.

Очень здорово, что вы признаете неудачи в том числе. Сейчас гордитесь, все в порядке?

Мне кажется, удачи и неудачи – это не хорошо и не плохо. Только если есть болезненное эго. Безусловно, оно где-то трепыхается и болит, но, если его ставить на первое место, в конечном итоге все начинает подчиняться ему. Это черная дыра: его невозможно накормить, ты кидаешь, кидаешь, а ему все мало. Нам-то при этом всем нравится настоящее. Когда смотришь интервью с состоявшимися артистами, исполнителями, всегда видишь – они в своем потоке.

Они просто реалистично приближены ко всему происходящему.

Да! Когда человек в себе не уверен, он всегда создает прослойку между собой и реальностью, какую-то иллюзию. С одной стороны, она создает какое-то первое впечатление о человеке, с другой – сжирает его самого и не дает донести свою энергию до мира.

Кстати, про сжирание энергии. Вы и режиссер, и композитор, и сценарист – как вы все успеваете?

Любая эволюция – про расширение. Раньше говорила, что мне очень повезло, а сейчас я думаю, что везение – это перекладывание ответственности. Это не вопрос везения, а результаты постоянных раскопок внутри себя: как работает там моя психофизика, мое эмоциональное тело, мое сознание. Постоянно занимаюсь каким-то выстраиванием своей жизни. Человек – такое существо, которое плетет будущее из кристаллов прошлого. Такой кристальный ковер.

Вы сейчас доткали ковер «Мальвины». Расскажите, как появилась идея проекта и как к нему присоединилась Настя Ивлеева?

Женя Хрипкова (сценарист. – Прим. ред.) и Вазген Хачатрян (продюсер. – Прим. ред.) предложили сделать экспликацию на сценарий (художественное и организационное видение фильма. – Прим. ред.). Я прочитала, и он сразу мне откликнулся. Я была очень честна и с собой, и с ребятами, даже поборолась, чтобы меня взяли режиссером проекта. Получилось какое-то невероятное волшебное варево, я им очень довольна.
Настю я видела в «Монастыре», потому что писала для него музыку, так что наблюдала за ней в течение четырех месяцев. Я увидела в ней бурлящую жизнь, которая мало в ком есть. Бывают хорошие артисты, их персонажи, но не ощущение торнадо и цунами от человека. Для Мальвины именно такое чувство мы искали. Я подумала: как нам найти такого джинна? Либо это должен быть грандиозный артист, либо явление. Настя оказалась не только хорошей артисткой, так еще и фантастическим партнером на площадке. Ходят всякие слухи о ней, но не подтвердился ни один из них. Это милейший, воспитанный человек, который всегда готов, всегда вовремя, всегда знает текст, всегда слушает. Для меня это было открытием.

Как думаете, почему вообще возникают подобные слухи?

Мне кажется, в большинстве случаев это зависть. Удивительная психическая конструкция есть у человека для того, чтобы тратить свою энергию. Нам выделяется какой-то ежедневный потенциал, и человек может сместить вектор на себя и реализовываться, делать то, что хочется. Как только человек начинает давить на желания, запихивать их подальше, назревает напряжение и рождает напряжение… проще говоря, все, прощай печень!
Все такие проявления на самом деле очень прикладные. И это не только в медитации посидеть, но и на другого человека наорать – в этом нет ничего ужасного, если это искренне. Ярость – очень честная эмоция в отличие от зависти, которая разрушает человека изнутри. Можно пойти разобрать шкаф, позвонить маме – в общем, заняться чем-то недеструктивным. А есть другой вариант: помните такой игровой автомат, где из стола бобры вылезают и по ним надо бить? Вот жизнь нам таких бобров подкидывает и подкидывает, и мы сами выбираем – тратить энергию, чтобы ударить по каждому, или нет. Так что мы сами выбираем, куда тратить энергию. Всегда есть выбор.

Получается, удовольствие от зависти – разрушительное?

Много чего разрушает. Люди перенимают друг у друга деструктивные паттерны и считают, что это нормально. Как только вектор смещается на себя, то понимаешь, что есть огромное количество вещей, которые хотелось бы попробовать, чему уделить внимание.

У вас есть что-нибудь такое, что вы бы еще хотели попробовать в кинематографическом плане и не только?

Хочу написать сейчас саундтрек к фильму Ильи Найшуллера, и вроде бы даже есть такая возможность – поработать с оркестром Abbey Road. Еще хотела бы прыгнуть с парашютом. И свой ювелирный бренд! У меня есть потрясающая подружка, которая делает невероятные украшения.

У вас очень красивые кольца.

Это как раз ее! Очень хочется открыть такой ювелирный бренд и не только самой носить красоту. Хочется родить ребенка, хочется попутешествовать по миру, хочется писать книжку, очень хочется. Вот я думаю, как это звучит со стороны…

Отлично звучит! Напоминает синопсис «Марафона желаний» про поиск паспорта и белье из одного комплекта.

Я как-то проходила тренинг, и там было задание – написать свое желание и отправить его куратору. И я подумала: как я напишу свое желание и отправлю кому-то, кто его прочитает? Это же такое обнажение, практически как открыть створки моллюска и показать незащищенное тельце. Собственно, от тренинга только это и запомнила. Я тогда подумала: как я могу вообще что-то реализовать, если мне страшно одному человеку свое желание рассказать? Как можно сидеть под плинтусом и зажимать желание в потной ладошке?
Страх запечатывает эволюцию, любое развитие, энергию. Мне кажется, страх – это абсолютно внешняя навязанная структура. Нам говорят, что страх появляется там, где есть выживание, какая-то опасность, а мне вообще кажется, что основной смысл человека – понять, что мир абсолютно безопасен. Он просто безопасен. И мир вокруг тебя является отражением на твой запрос. Куча людей может набежать и кричать о какой-нибудь нищей бабушке или человеке, которого переехало, – только мы всегда почему-то апеллируем к кому угодно, но не к себе. Пойдите лучше шкаф разберите.

А были ли какие-то внешние препятствия, связанные с гендерной дискриминацией? Или тот же страх?

Нет, я не испытывала никогда ни дискриминации, ни проблем с тем, что я женщина. Я придерживаюсь такой точки зрения: мы настолько разные с мужчинами – по химическому составу, по тому, как работают наши мозги, по запросам, по телосложению, что нас уравнивать нельзя. У нас должны быть равные права на реализацию, на проявления, но мы не одинаковые – в этом и прелесть. Я выросла в Советском Союзе, поэтому для меня всегда была странной война за равные права. Потому что я могу пойти учиться, получить равное образование со всеми мальчиками, получить работу, которую может получить мужчина. Единственное, что мне может помешать, – недостаток знаний или навыков, а не тот факт, что я женщина.
Я никогда не испытывала сексуальных домогательств, но говорю только про себя, освещаю исключительно личный опыт. Размышления насчет опыта любого другого человека – это демагогия. Я могу сказать человеку, что ему было бы лучше по-другому, а он пошлет меня на три буквы. Во-первых, не было запроса на комментарии, во-вторых, сходи лучше в своем шкафу поройся.

Если говорить про другие трудности, которые все-таки не связаны с внутренними переживаниями, с чем приходится сталкиваться как композитору, например?

Отсутствие бюджета! Это полная жесть, на самом деле. Даже большие, дорогие проекты доходят в постпродакшене до музыки очень поздно, когда уже все потратили. И ты просто сидишь с этими тремя рублями и думаешь: блин, что же делать? Есть треугольник – быстро, качественно, дорого – и можно выбрать только два пункта. Причем у всех стоят референсы вроде Ханса Циммера, Тейлор Свифт, Билли Айлиш, The Beatles. Только чтобы создать нечто подобное, нужно огромное количество людей, и это стоит денег. Должен какой-то квантовый скачок произойти в продюсерском сознании, что постпродакшен – это тоже дорого. Уже поняли, что камера стоит денег, стоят денег артисты, но музыка всегда воспринимается как что-то бесплатное. Может быть, люди начнут понимать, что на самом деле музыкой можно спасти кино, а можно и убить. Это важная часть, на которую внимания не обращают.

Что-то типа недооцененной органики.

Да, волшебный компонент. Как Тинкербелл (фея Динь-Динь из «Питера Пэна». – Прим. ред.), которая немножко потрусила пыльцы – и Венди полетела. Мне кажется, музыка, цветокоррекция, вообще постпродакшен – это и есть волшебная пыльца. Но это все эволюционные процессы, и в какой-то момент кино будет зарабатывать больше денег. Сейчас как раз тот период, когда в России реально делается много и хорошо, – осталось превратить это в бизнес.

Это и другие интервью читайте на страницах Printed.

Фотограф: Валерия Сучкова, визажист: Ольга Горячева