Не стареют душой Ихтиандры: интервью с Владимиром Кореневым

Владимир Борисович, вас наверняка замучили за эти годы вопросами о "Человеке-амфибии". Чем вы объясняете успех той ленты?

Авторы думали, что будет просто очередная картина. Скромная. Но успех оказался колоссальным. Однажды крупный физик, известный наш ученый, объяснял мне, почему ему понравилась эта картина. "Каждый мужчина до старости ребенок, – сказал он, – а каждая женщина мечтает, чтобы на горизонте появились алые паруса…" Вот тут именно такой материал, к которому внутри каждого из нас "двери открываются".

После Ихтиандра для вас делали пробы или брали на роли сразу?

Пробы делались (допустим, к фильму Самсона Самсонова "Много шума из ничего"), но довольно формальные. В основном, шел поиск грима.

У Самсонова вы сыграли одну из ваших первых характерных ролей…

Первая характерная роль была, пожалуй, в фильме Ивана Пырьева "Свет далекой звезды". Я играл там молодого человека, достаточно неприятного, который соблазнил девицу, бросил ее с ребенком. Абсолютно отрицательный персонаж. Я его таким делал сознательно. Иван Александрович сказал мне: "Тебе стоит играть характерные роли, чтобы на тебе не поставили штамп, печать романтического героя".

С ним интересно было работать?

Очень. Он вообще был замечательный человек. Он был мальчишкой, не смотря на то, что ему тогда было под 60, просто мальчишкой с таким крутым характером. Фильмы, которые он делал – замечательны. Говорил мне, что мечтает поставить всего Достоевского, в частности "Бесов". Я спрашивал: "А почему нельзя?". "Ленин так сказал об этом романе: "Уважаю Достоевского, но не могу простить ему "Бесов", и – как печать поставил на этом произведении". Он понимал: чтобы получить внутреннее право ставить эти произведения, надо купить это право. Потом он стал снимать Достоев-ского, но на пути, который он прошел, много было истрачено, много сожжено.

Вернемся ко "Много шума из ничего", это ведь была первая работа для Константина Райкина, Татьяны Веденеевой, Галины Логиновой…

Да, там было много молодежи. Одну из ролей сыграл известный ныне театральный режиссер Леонид Трушкин. Работать было интересно только потому, что это Шекспир. У Самсонова, по-моему не было четкой режиссерской концепции.

Как в фильме "Дети Дон Кихота" вам работалось с Анатолием Папановым?

Замечательно. Никакой дистанции не было. Знаете, что такое взросление? Человек расстается с иллюзиями и начинает жить реальной жизнью. Но эти реалии – тоже иллюзорные. И самый талантливый период человека – это период детства: дети все талантливы. Я обратил внимание, что мои друзья, с которыми мне было интересно, все были детьми до глубокой старости. Таким был, например, Александр Николаевич Свободин, который был намного меня старше, Анатолий Дмитриевич Папанов, который внутри был абсолютным мальчишкой.

Вы не чувствовали высокомерия с их стороны?

Нет, высокомерие возникает у людей иного склада. Художник не может быть высокомерен. Это как бы признак пошлости. А если человек пошл, это тут же сказывается на творчестве.

Ваш любимый кинорежиссер?

Должен сказать, что мне не повезло с кинематографом, хотя он дал мне известность. Мне не удалось сняться у крупных режиссеров, не считая Пырьева. Мало того, что он организатор Союза кинематографистов и крупнейший кинематографический деятель, и личность интересная – о нем вообще сейчас много говорят, происходит пересмотр отношения к нему. Потому что одно время группа молодых режиссеров, находящихся во втором эшелоне, чтобы выбить себе место, ругала мастеров. Это нормально. Я на них даже и не обижаюсь. Они все кинулись на старого мастера как молодые волки на вожака, который ходил во главе стаи. Но он ведь ходил не просто так вокруг стаи, а потому, что право имел, заслужил его. Мне была важна сама встреча с этим человеком.

Как вы впервые познакомились с "Человеком-амфибией" Александра Беляева?

С этим романом у меня связаны странные воспоминания. Когда мне было лет пять-шесть, к нам в Москву из Читы приезжал мой дядя, который с детства слеп. Его поселили в комнате со мной. Когда гасили свет ночью, он мне по ночам пальцами "читал" "Ихтиандра". Мне и потом, когда работал над картиной, хотелось, чтобы у зрителя тоже возникло странное ощущение тайны вокруг этого произведения.

Были ли трудности с партнерами по "Человеку-амфибии"?

Не было, у меня счастливо складывались отношения с товарищами по работе. Может, я сам такой достаточно коммуникабельный, может, они ко мне хорошо относились. Я не представлял для них опасности, как конкурент. Тот же Михаил Казаков, снявшийся в "Убийстве на улице Данте" и ставший звездой, уже наелся славой, нам нечего было делить.

Много ли вам приходило писем от поклонников фильма?

Очень много. Моя покойная бабушка, царство ей небесное, однажды подсчитала, что я получил более десяти тысяч писем. Ответить я на них, естественно, не мог. Школьникам, которые собирали макулатуру, тоже боялся отдать: вдруг начнут читать и отвечать по адресам. А письма-то разные.

Поклонники, наверное, докучали и вашим домашним?

Люди-то разные. Две "обожательницы" стали почти членами семьи, по сути няньками для моей дочери Ирины. Одна из них вообще приехала из другого города, чтобы просто быть рядом. У меня к ним огромное уважение и человеческая признательность… А было и другое: стены в парадном, исписанные губной помадой, лифты с нацарапанными признаниями. Бывали и агрессивные поклонницы…

А критики "Человека-амфибию" сильно ругали?

Сильно. Картину упрекали в красивости, предсказывали ей короткую жизнь. Меня называли советским Тарзаном. Время действительно идет, эстетика меняется, но на фильм зритель до сих пор реагирует очень хорошо. А тогда, в 60-е, мой Ихтиандр стал своего рода отдушиной, этот герой нес надежды на будущее и для целого поколения стал символом чистоты и какой-то светлой атмосферы. У шестидесятников и сейчас, обратите внимание, другие лица, другие глаза. К чистоте тех людей прибавилась мудрость, после того как они прошли по историческому кругу.

Не мешали ли вам слава, популярность?

Популярность – это такое… Не дай Бог этого вина выпить когда-нибудь в такой мере, как я! Хорошо, что я не стал алкоголиком. Наша профессия суетная. И в этой суете люди делают себе кого-то на определенный момент кумиром. Поэтому, обратите внимание, у многих, кто делает передачи об актерах – у того же Виктора Мережко – такое несколько снисходительное, жалостливое отношение к актерам.

Вы, как известно, выросли в атмосфере, насыщенной культурой…

Да, детство мое прошло в Таллинне, отец служил на Балтийском флоте. Там был замечательный оперный театр, где пели драматические тенора мирового класса и молодой Георг Отс. Проходили чудесные органные вечера, певческие праздники, десятки тысяч эстонцев ходили в национальных костюмах, было очень большое уважение к искусству, культуре. Неудивительно, что многие дети тянулись в эту сторону. У нас в школе был драматический кружок, из которого вышло много талантливых актеров: Лариса Лужина, Игорь Ясулович, Виталий Коняев. А вот сейчас я переживаю за молодое поколение, которое недополучило того, что получили мы. Может нарушиться какой-то баланс. Известно, на пустом месте ничего не растет. Нельзя потреблять только простое и понятное, надо напрягаться, пытаться разобраться.

Вы сознательно после "Человека-амфибии" избегали романтических ролей?

Такие роли надо играть до определенного возраста. В театре я играл Робин Гуда и Фердинанда в "Коварстве и любви". Но старался играть не абстрактную романтику, а конкретный характер. Люблю, когда люди смеются, люблю, когда актер уходит от своей привычной фактуры. Вообще меня всегда больше волновал вопрос "как", а не "что". Помните, у Брюсова в сонете: "Есть тонкие властительные связи меж контуром и запахом цветка"? Вот эти связи и есть мастерство, которое мы теряем…

 Не было ли у вас в застойные годы желания нырнуть и уплыть из этой страны куда-нибудь подальше?

Или накупить фанеры, сделать самолет и улететь? Нет, этого никогда не было. Я консерватор. Не то что страну, мне даже квартиру трудно сменить. Если бы я жил в Англии, то был бы в консервативной партии, а не среди лейбористов. Считаю, что разрушать легко, а что-то построить, особенно в области искусства, – трудно.

Вы прослужили в московском Театре им. Станиславского без малого 40 лет, но если бы вам предложили интересную роль в кино, могли бы на время отказаться от театра?

Я бы поставил вопрос иначе. Если бы мне предложил сниматься режиссер, которого я считаю художником в кино (к сожалению, таких у нас немного, как и в театре), а не просто роль. Роль получится только тогда, когда ты работаешь в хорошей компании. Потому что все-таки режиссер является генератором художественных идей.

Вас приходилось в последние годы видеть на экране в небольших ролях типа дельца от наркобизнеса ("Дорога в ад") или облапошенного своей пассажиркой таксиста ("Встретимся на Таити"). Совершенно очевидно, что они необязательны в вашей кинобиографии.

Вы же понимаете, что надо на что-то жить. Но я хотя бы старался работать с теми, кто мне приятен, избегал политической конъюнктуры. Неохота быть хорошим со всеми и пытаться всем понравиться. У каждого из нас есть внутри прибор, который определяет путь твоей собственной жизни. Я же предпочитаю делать неожиданные шаги в своей биографии, пусть и не сулящие выигрыша.

Часто ли вам сейчас предлагают сниматься в кино?

Время от времени предлагают. Но вы знаете, что я занят: у меня по 24 спектакля в месяц, практически каждый день. Плюс есть еще другие дела.

Сколько на вашем счету лент?

Честно говоря, не горжусь своими кинематографическими работами. Поэтому и не считаю их. Я же актер театральный…