Рецензия на фильм «Завет»

В заброшенной деревне где-то в горах Сербии живут чокнутый дедушка-изобретатель, уважающий гимн СССР, его 12-летний внук Цане, умеющий считать до десяти, и учительница сельской школы, ядреная тетенька в возрасте "баба ягодка опять". Пришедшие откуда-то из большого мира инспекторы закрывают школу, нисколько не заботясь о судьбе единственного ученика. И дедушка отправляет Цане в город с "заветом" – продать корову, купить икону Николая Чудотворца и найти себе невесту. 

На экраны выходит картина Эмира Кустурицы "Завет"

Описывать даже лучшие фильмы Кустурицы всегда было делом неблагодарным. Его кино плохо переносится на бумагу, превращаясь в пересказе в набор старых бородатых шуток. Все разумное, доброе, вечное, о чем хочет сказать режиссер, всегда заглушает цыганщина и перечеркивает площадный, на грани фола, юмор. Казалось бы, не может мотор на такой смазке работать долго. И тем не менее Кустурица снова ставит свою любимую пластинку с песнями о несуществующей стране вечных свадеб, вечных похорон, вечной войны и вечного абсурда. Правда, пластинка от частого употребления запилилась и скребет по душе в любимых местах. Уже не хочется смеяться там, где раньше хохотали до упаду, и не щемит сердце в тех сценах, где еще пару фильмов назад набегала слеза. Но мотор все же работает, хотя и на холостых оборотах, и жар от него по-прежнему передается в зал. А Кустурица все так же остается отдельной главой в истории кино. После триумфа его первой картины «Помнишь ли, Долли Белл?» /Sjecas li se, Dolly Bell/ (1981) бывшему панку из сараевской рок-группы сразу присвоили громкий титул "режиссер XXI века". После вручения "Золотой пальмовой ветви" фильму «Отец в командировке» /Otac na sluzbenom putu/ (1985) Кустурицу объявили последней надеждой европейского кино. После «Времени цыган» /Dom za vesanje/ (1989) его стали называть "балканским Феллини". После второй "Золотой пальмовой ветви", присужденной картине «Андеграунд» /Underground/ (1995), добавилось определение "балканский Тарковский". Его фильмы называли фресками, сюитами и сказками, в итоге сведя все определения к особому жанру "кустурица". Но после цыганского беспредела "Черной кошки, белого кота" /Chat blanc, chat noir/ (1998) восторги поутихли. А Кустурица нет. Он продолжает сочинять отвязные истории, в которых жизнь кипит и плюется, как раскаленное масло на сковородке.

Жаль только, что это уже напоминает бодрость препарированной лягушки, которую пытают током, а она дрыгает лапками, давая понять, что хеппи-энд неизбежен. Однако, может, такое упорство и есть завет режиссера изверившемуся миру.