Новая классика: рецензия на фильм «Город потерянных детей»

Кафка встречает Диккенса, а Жюль Верн едет в гости к Терри Гиллиаму на парижском метро. После успеха вышедших в 1991-м году «Деликатесов» Жан-Пьер Жене и Марк Каро сделали то, чего ждали от них поклонники. Набрав обороты (в том числе и бюджетные – «Город потерянных детей» один из самых затратных французских фильмов), они сплели нечто куда более масштабное, чем троглодитский анекдот про постапокалиптическую, но все еще гастрономически утонченную Францию.

«Город потерянных детей» – сверхсложный ковер ассоциаций и цитат, все оттенки желтого, ржавого и кирпичного, электрический блеск в болотнозеленой воде. Что еще мог дать без меры синтетический творческий союз эстета-меланхолика, помешанного на мраке затухающей цивилизации и скрипе несмазанных механизмов – это, конечно, обозначенный в титрах «креативным постановщиком» Каро, и бесстыдного оптимиста, перебирающего плюшевых медведей в покинутой детской спальне – это, конечно, представленный титрами как «постановщик мизансцен» Жене.

Тут хочется, скорее, удивиться не широте замысла и не буйству фантазии – хотя заслоняющие небо декорации и прочая распирающая фильм фактура восхищают, – а чуть ли не генильному чувству пропорций – большого, вроде Перлмана и маленького, вроде Пинона; тому как плотно, без всяких зазоров словечки из заморского «Терминатора» или «Чужих» (авторы любят Кэмерона не меньше Гиллиама) ложатся в вязь беспечной европейской антиутопии и паропанка, Гюго и чаплинской печали. А четвертый «Чужой» (снятый через год Жене) с его клонами, ретортами, огнеметной критикой научного знания и вовсе как будто целиком вырос из «Города…». С той только разницей, что здесь зрителю смешно и игриво – как ребенку забавляющемуся с конструктором «лего», а «Чужой: Воскрешение», отвечающий за три предыдущие серии космического кошмара, осмеливается разве что на пару иронических замечаний висельника. Вертикаль большого стиля не позволяет. «Город…» же напротив горизонтален, широк, расползается паутинами связей.

Несмотря на дизайнерские изыски Каро, костюмы Готье, бурные студийные волны и компьютерные эффекты, фильм отчаянно, всеми средствами пытается вступить в очень тесную связь со зрителем. Как парень набивающийся в знакомые к понравившейся девушке. По сути, прямо на наших глазах смешиваются на экране два искусства, которые Ленин называл важнейшими, – кино и цирк. Причем цирк этот корневой, старомодный: не просто акробатика, а передвижной парад уродов. Силач-тугодум, разрывающий цепи, восьмирукие близняшки по прозвищу Спрут, циклопы-конспирологи, блохи, работающие в полном согласии с шарманкой.

Даже смерть обставляется здесь как невероятный трюк: Силач Уан и Крошка стоят на качелях, перекрученные веревкой словно Гудини. Кинотеатр, как и цирк, – это территория дешевого фокуса и ощутимого обмана, иллюзии, которой так грезит бессонный профессор с говорящей фамилией Кранк. Здесь все не то, чем кажется – так генномодифицированный мозг (в каком-то смысле наследник HAL 9000) куда человечней тех, кто его создал, а слеза ребенка может, почти по Достоевскому, дорого стоить обидчику – иллюзия тешит, даже если понятно, что это всего лишь иллюзия. Жене с Каро обнажают машинерию обмана, проверяя его на прочность, – механические кишки наружу, трюковые связи вывернуты наизнанку, смотрите: здесь шестеренка, там страховка, парик дешевый, мины – пенопласт. И, тем не менее, работает. Также и фальшивый Дед Мороз ежегодно проникает в дом, чтобы принести самые настоящие подарки.