«Пока мужчины рассуждают о судьбах мира, женщины рассказывают интимные истории про себя»: интервью с Наталией Мещаниновой

Наталия Мещанинова для Printed.

Наташа, ты недавно была в жюри дебютов на фестивале «Короче», смотрела кино молодых. Какие ты увидела проблемы, тенденции?

Если разбирать нашу программу полнометражных дебютов, не могу сказать, что какие-то суперновые темы прозвучали.

Но ведь первый фильм – это и самопрезентация. С чем они пришли, как тебе кажется?

Вот не могу все объединить в одну какую-то тенденцию. Один мальчик (Байбулат Батуллин) пришел с трогательной татарской очень личной историей «Бери да помни». Александра Лихачева – с неожиданным фильмом «Крецул» про слепого чемпиона. Как такую сложную тему брать для дебюта? Но он мне понравился, это авторское кино, перпендикулярное дежурной спортивной драме. Более того, европейское. Там, конечно, много заимствований, но кино сделано не по жанровым канонам, и это классно. Фильм «Аквариум», напротив, редкий жанр в нашем кино, антиутопия. При этом с авторской позицией, хоть высказанной эзоповым языком. Общее у всех этих режиссеров – владение профессией. И они умеют работать с актером. В татарском фильме вообще потрясающий актерский ансамбль. Как соединить, скажем, Розу Хайруллину в одном кадре с почти документальным стариком и документальным мальчиком, чтобы не было швов? Классные актерские работы в том же «Крецуле»: Никита Волков и Сергей Волков существуют в какой-то нерасторжимой связанности. И Никита придумал себе особенную улыбочку этого ослепшего человека. Дебютанта ведь всегда выдает неумение работать с актером.

Особенно с маститым, который знает, «как надо».

Если берешь «самоигрального» актера, он сделает роль сам. Но с остальными все равно надо работать. Здесь и проявляется отсутствие опыта. Если говорить об общих проблемах – это проблема с ритмом. Однажды Борю Хлебникова награждали за фильм «Коктебель», и Агнешка Холланд ему вместе с призом подарила ножницы. Он оценил шутку. Мне кажется, многим дебютантам тоже надо было ножницы дарить. Когда делаешь дебют, тебе все ценно, каждая секунда бытия, ты дорожишь этими секундами-кадрами: трудно резать.

А ты разделяешь мысль Хлебникова, что сегодня жанр – единственный способ говорить о каких-то актуальных вещах? Жанр как укрытие.

Не единственный. Просто жанра перестали бояться. Наше поколение – Боря про это рассказывал – страшно боялось жанра, потому что тебя обвинят в попытке понравиться зрителю. А идти надо от себя.

Ты никогда не хотела понравиться зрителю?

Я никогда не делаю специальных шагов, чтобы понравиться. Заигрывание со зрителем приводит чаще всего к беде. Но жанр не обязательно про стремление угодить. И сейчас молодые не закомплексованы в этом отношении. В программе были жанровые истории, рассказаны честно по отношению к себе.
Недавно у нас был образовательный проект – пять пилотов, которые делают продюсеры Федорович с Никишовым для компании Okko. Они набрали десять человек в школу шоураннеров. Эти ребята должны были написать свои собственные сценарии – и пяти из них давали финансирование, чтобы снять пилоты. Я там преподавала режиссуру. И молодые люди начали транслировать что-то свое. Например, проект, который называется «Руки Анны». Режиссер Полина Синева – глухая. И процентов 70 героев у нее тоже не слышат. Это про мир глухих, но рассказано жанровым языком. 

«Страна глухих»?

Если я вспомню про «Страну глухих», Полина меня убьет, потому что ненавидит этот фильм. Там слышащие актеры изображают глухих людей, для нее это неприемлемо. У нас большие проблемы с кастингом, мы ищем особенных людей. Эта история упакована в крепкий детектив, но за этим стоит ее собственная разборка со своим прошлым.
Из своих работ могу привести пример сериала «Шторм». Там есть мир, полный коррупции. Но за криминальной интригой – глубоко личные вещи. И все основные смыслы сплетаются не в экшен-сюжете, а в драматической линии.

Знаю, что ты не любишь делить кино на женское и мужское. Но вот такая вещь в этом году произошла, в Выборге это было особенно очевидно: из девяти картин было семь женских. Разные аспекты женского космоса: от интимной картины Или Малаховой («Привет, мама») до визуального черно-белого арта Светланы Филипповой («Лиссабон»). Показали и ваш со Светланой Самошиной «Край надломленной луны» про одну исключительно женскую семью и ее проблемы. Существует такое понятие, как женская оптика?

Ужасно не люблю эту тему. Мучаюсь от того, что надо что-то формулировать, не хочу в эту сторону думать. Мне само определение неприятно – женское кино. По-моему, Майк Ли снимает женское кино, а Кира Муратова – нет. Мне кажется, жестко разделять гендер – неправильно. Есть кино талантливое и не талантливое. Мужчины, описывающие женщин, могут их описывать хреново, конечно. Но есть и режиссерши, описывающие женщин так, что хочется хлыстом высечь. Вовсе не обязательно, что женщина про женщин снимет лучше, чем мужчина. Хотя у нас появилось большое количество режиссеров-женщин, пришедших со своим голосом, со своей страстью, историями. Их наконец пустили в святая святых мужчин – режиссуру. Но это же давно уже происходит. И пока мужчины рассуждают о судьбах мира, они рассказывают какие-то точечные, интимные истории про себя. Поэтому у нас мощный всплеск женского кино.

Просто не могу представить, как «Один маленький ночной секрет» снял бы мужчина. Не было бы этой тактильной подключенности. И мне кажется, дело не только в том, что это твоя личная история, здесь интимная история рассказана филигранно за счет киноязыка, монтажа, звука.

Эту историю о домашнем насилии вообще не может рассказать человек, который не знает, что это такое: ни женщина, ни мужчина. Это надо изнутри понимать-чувствовать. Иначе получится манифест.

Но у тебя в некоторых фильмах – прямо «женские царства»: в сериале «Алиса не может ждать», отчасти в «Обычной женщине», в «Комбинате «Надежда».

«Обычная женщина» – не моя история, скорее Хлебникова. После «Алисы» меня обвиняли в том, что мужской мир я показываю таким гнусным. Проблема же не в том, что я плохо думаю про мужчин. Когда ты разглядываешь мир с позиции подростка-девочки, этот мужской мир ровно такой, если не хуже. Прекрасно помню себя в 15 лет и в 16. Он – небезопасный. Когда мы с Лизой (Елизавета Ищенко, исполнительница главной роли. – Прим. ред.) поехали на фестиваль представлять сериал «Алиса не может ждать», ей было 16. Она манкая, мужские особи летят к ней, как на мед. Ее три продюсера охраняли.

Ну, в «Алисе» есть еще этот пренеприятнейший, утонувший в ресентименте и ревности герой Степана Девонина.

Там все мужчины, в общем, так себе. И да, мужчин это обижает.

А можно ли говорить об эволюции твоих героинь? Становятся ли они сложнее, как выражают время?

Эволюции, наверное, нет, каждый раз с чистого листа. Создавая персонажей, натыкаешься на много неизвестных тебе вещей, когда опыт не помогает. Мы с Борисом Хлебниковым почти год пишем, пишем новый проект и только через год понимаем, что не туда шли. И в «Снегире», по книге «Три минуты молчания» (писателя Георгия Владимова. – Прим. ред.), два года мы подробно описывали главного героя из книжки. А потом вот в этом самом кафе, раз – росчерком пера просто вырезали его из сценария. И все пошло по-другому. Какой тут опыт? У меня полное ощущение, что, как только мы сядем на опыт, – начнем создавать мертвечину. Как только обладаешь готовой формулой, заканчивается искусство. Мне кажется, это прямо для всего годится.

Вот в «Маленьком ночном секрете» у тебя все же был личный опыт переживания. А откуда берется плоть и кровь живых героев, их характеры, привычки для полностью придуманных историй? «Алиса» вроде бы возникла из газетной заметки. Ну а в других картинах?

Из жизни. И сама Алиса – это я, но хотела бы я быть такой решительной, дерзкой в ее возрасте. Она – это мое лучшее в альтернативной реальности воплощение. Степин персонаж Артем, это как бы отчасти он, но в гипертрофированных проявлениях. Возможно, это тоже его разговор с самим собой. Мама Алисы – немножко Франкенштейн из разных людей. Я часто иду за вдохновением к каким-то знакомым, друзьям, близким родственникам. Например, наш бесконечный источник вдохновения – это Степин папа, который скончался несколько лет назад. Но он был такой объемный человек, что мы то одну черту характера возьмем, то другую. У моей мамы тоже большой спектр разнообразных качеств… Все равно из жизни дергаешь, опираясь на собственные чувственные впечатления.
И это не повторяется. Для одного фильма взял вот эту черту, для другого – другую. Возникают разные люди, но все равно у тебя колодец один.

Редко пишется роль на конкретного актера?

Не так уж и редко. На Степу пишу. Хотя в «Одном маленьком ночном секрете» другого артиста себе представляла. А в «Алисе» мы на него роль писали. Идея про Анну Михалкову возникла у нас где-то серии на третьей, и я под нее уже все диалоги переписала.

Про Михалкову интересно. Кроме того, что она фантастическая актриса, она стала практически образом русской женщины. Представительницы средней полосы, среднего возраста, среднего достатка, такая вот хорошая знакомая. Из тех, что в острой ситуации и коня остановит, и в горящую избу… Как тебе кажется, кинематографисты этот образ не слишком эксплуатируют? Вы предлагаете ей что-то новое? Вот сейчас вы с ней комедию сняли (мини-сериал Бориса Хлебникова «Третий в постели». – Прим. ред.). Но похоже, что она играет тот же характер.

Конечно, прежде всего мы опираемся на ее природу, хотя она может сыграть все что угодно. Когда я начала писать «Алису», я поняла, что эту маму никто лучше Ани не сыграет, она дала там столько объема.

Как это происходит? Она предлагает что-то на читках? Или просто делает ровно то, что ты говоришь, и в этом возникает объем?

У нее, как у актрисы, бесконечное количество реакций, нюансов. Я не рассказываю ей ничего конкретного, мы просто обсуждаем мотивацию поступков ее героини, исходя из ее характера. Всегда делаем читку сценария перед тем, как на площадку выйти. Она задает вопросы, хочет быть точной, понять, что я имела в виду в момент написания. А когда она приходит на площадку, я уже не говорю, как ей играть, она знает сама. И удивительным образом умеет распределять энергию персонажа, его развитие по всему сериалу или фильму. Тонко, психологично. Не старается в каждой сцене выдать максимум, зная точку, к которой идет. Да еще с какими-то человеческими реакциями. Аня, конечно, проделывает колоссальный труд, прежде чем выйти на площадку. Она не с мороза приходит, как некоторые прибегут: «А что мне играть?»
Боря Хлебников не любит истории перевоплощения. Для него точный кастинг – это просто правильно соединить актера с ролью. Через роль он будет транслировать себя и свою природу, а не лепить другого персонажа. Я с этим и согласна и нет, потому что мне интересно изменить что-то в человеке, чтобы актер сыграл какие-то неожиданные вещи. Но пока я это делаю только со Степой.

Да, он каждый раз другой. Есть актеры-хамелеоны, как Алексей Филимонов, просто переселившийся в образ Вертинского. А может и могильщика, и вырыпаевского Санька, и образцового гражданина в антиутопии «Аквариум».

Актер может реинкарнироваться в другой характер, но зачастую режиссеры начинают этот найденный образ эксплуатировать. Вот Степу, например, зафиксировали в амплуа толстячка-лопуха, смешного неудачника. Зовут на эти роли в комедии. А в «Одном маленьком ночном секрете» он лютый просто, очень страшный. Совершенно не похож на себя. И в «Сердце мира» он другой.

Почему тебя не отпускает мир подростков? У тебя даже взрослые – отчасти подростки. Как герой Яценко в «Аритмии» или Степа в «Сердце мира».

Сейчас подумаю… Возможно, моя собственная точка драмы находится в том периоде моей жизни, который не отпускает. Это если про личные вещи говорить. Но я понимаю, что это возраст, который подразумевает максимальные потрясения, а значит, конфликт, драматургию. И мне правда интересно описывать это. Я уже подумала, что мы с Борей распрощались с этой темой. Но вот сейчас снова придумываем главного героя в предподростковом возрасте. Время, когда формируется твой личный космос. Мы всегда на стороне ребенка, подростка. Сколько бы лет ему ни было.

По Мещаниновой, подросток – это и есть сердце мира, экзистенция. Когда осознаешь свое присутствие в действительности, все измеряется максимальными значениями, все решает нестерпимая боль. Через ребенка ты можешь рассказать о чем угодно. Даже о холокосте, как в «Войне Анны» Федорченко.

Мне кажется, я понимаю, как через ребенка рассказывать. Мне это близко. А скажут мне: «Напиши, Наташа, про кризис отношений в 40 лет», – я не знаю, как я могла бы это описывать.

Но кажется, кино – и способ избавления от травм. На нашем с тобой обсуждении в «Иллюзионе» «Одного маленького ночного секрета» говорили о том, что фильм просто прорвался из тебя, как нарыв. Фильм может быть психотерапией?

Так же, как и книга. С моей книгой «Рассказы» произошло то, что я считала лишь «фигурой речи»: я не могу не писать об этом. Думаю, я даже во сне что-то печатала. Это был какой-то транс: из меня все это выходило.

А важно было, чтобы это публиковалось? Книга. Фильм. Или хотелось просто превратить свои ощущения в слова, передать их бумаге как психотерапевтический сеанс?

Мне надо было, чтобы это появилось как минимум в «Фейсбуке»*. Я не настолько была самонадеянна, чтобы думать про книгу. Сознательно выкладывала все это в «Фейсбук», понимая необходимость придать истории домашнего насилия публичность. Возможно, я так не формулировала для себя. Но сейчас понимаю, что страшная тайна тебя разрывает изнутри, а выходя наружу, перестает тебя так мучить. Я была просто онемевшей на протяжении многих лет. А фильм – это уже «второй акт», скажем, этой «пьесы».

Уточним: автобиографической пьесы. Получилось очень личное, откровенное высказывание. Существует ли для тебя пределы, красные линии в откровенных высказываниях в кино?

Сексуальная жизнь, отношения со своими близкими.

Недавно вы завершили с Хлебниковым съемки комедии «Третий в постели». Любопытно, почему комедия? И именно сегодня, в 2023 году?

Это не какая-то значимая веха в нашей профессиональной жизни. Мы делаем всего очень много. И не запрещаем себе разговаривать на серьезные темы. Ну вот еще и комедия. Причем огромная группа авторов. Саша Собичевский, у которого восхитительное чувство юмора, и Степа Девонин среди соавторов. Решили просто похулиганить, сделать такую штуку на Робака с Михалковой. Про отношения. Интересно ходить на какие-то нехоженые территории. У нас есть короткометражка «И привет» про ковидное время. Впервые пробовала себя в комедии. Но для меня сочинение комедии – не что-то идеологическое. Вроде того: сейчас будем смешить людей. Это творческий эксперимент. Кстати, в «Третьем в постели» я не писала ни строчки, я там креативный продюсер.

У тебя много проектов в качестве креативного продюсера на LOOKFILM. Помогаешь в создании фильма, начиная со сценария, заявки. Как найти грань, чтобы, помогая, не подменять автора собой, своим опытом?

Ищу эту грань. Даже вот в этом проекте про глухих. Был текст… Но потом мы сделали несколько читок, докрутили его. Нельзя рассказывать автору, что ему делать. Но можно гадкими вопросами подвести его к смыслам. Быть в какой-то мере психоаналитиком. Услышать автора, помочь ему самого себя услышать. А если запутался, спрашиваешь: «А почему она так поступает? Чего ты хочешь от этого поступка?» – и так далее. И он ходит, ходит, а в какой-то момент находит свое решение. Руки чешутся, конечно, потому что ты уже видишь, как надо бы. Но даже если предлагаю какие-то авторские штуки, все равно смотрю, насколько они откликаются… Хуже, когда неопытный автор хочет исключительно подсказок.

Случается, с возрастом дети и родители меняются местами, дети становятся взрослыми, а родители – наоборот. Я к чему… Решилась ли ты показать маме свою картину, читала она твою исповедальную книжку?

Еще до того, как вышла книжка, мне важно было с ней честно поговорить, я хотела увидеть ее реакцию. Потому что уверена, что для нее вся эта история о домашнем насилии – не новость, она скорее делает вид, что это разрывает ей сердце. Мне так хотелось от нее получить какие-то ответы. Для меня достижением было даже осознание, смирение с мыслью, что я их не получу. Что будут обвинения в мой адрес, уход в несознанку: «Да я вообще… Как вы могли за моей спиной?» Хотелось, чтобы она извинилась, хотя бы для себя признала, что соучастница преступления. Этого не произошло и не произойдет. Так классно работают защитные механизмы.

Может, она никогда в этом не признается, потому что сама не верит в подобное зло.

Она вроде и не верила, но… допускала мысль. Когда допускаешь мысль, значит, ты должна это проверить. А проверять не с руки. И она ни разу не зашла в ту комнату, где все это происходило. Психоаналитик, с которым я работала, сказал мне: «А мамы никогда не заходят в эти комнаты. Один и тот же механизм. Потому что зайти в эту комнату – значит разрушить видимость семейной гармонии. Внутри своей головы она твердит: «Да ну, да такого быть не может!» Она мне говорит: «Да ты бы мне сказала!» – «Так я же сказала. Мне было лет 11, и я сказала. Но ты не мне – ему поверила» После нашего разговора я поняла, что не вправе насиловать ее своим искусством. Если найдет книжку, пусть читает. Но не буду бандеролью ее посылать. Заставлять смотреть кино. Зачем разрушать ее спокойную жизнь.

Если бы меня спросили о главном отличии кино Мещаниновой, я бы сказала, что это – «правда 24 кадра в минуту». При этом тебе нравится кино Аличе Рорвахер, в котором в реальность впущено феллиниевское волшебство. У тебя не было желания сделать что-то неожиданное, другое, отскок от реальности?

Ну смотри, у меня есть «Комбинат «Надежда», где настолько жесткий реализм, что фильм не вышел. Он требовал максимальной достоверности в речи. И иностранные зрители до сих пор думают, что там вообще не актеры. А «Сердце мира» с этой плывущей над лесом в рапиде собакой если не символизм, то более образная история. Я там и со светом поиграла. В сериале «Алиса не может ждать» тоже есть какие-то импрессионистические, над реальностью, вещи. Мне не интересно повторять Рорвахер, но высовывать голову из какого-то жесткого реализма порой хочется. Все зависит от самой истории. Трудно себе представить, что в «Одном маленьком ночном секрете» я бы отрывалась от реальности.

И последнее. Сегодня ты буквально нарасхват. Кажется, не испытываешь и кризиса в отсутствии новых сюжетов, историй. Или мучительно ищешь каждый раз что-то новое?

У меня нет, как у Леши Федорченко, пяти-десяти идей, которые роятся в голове. Когда мы писали «Сердце мира», мучительно придумывали, о чем будем рассказывать. «Комбинат «Надежда» – это такой крик, высказывание с сильной подростковой энергией. А второй фильм – ужасно трудный. Приходилось все искать, доставать из меня и Степы. Какие-то цепкие детали, больные вещи, которые нас волнуют. «Один маленький ночной секрет» – тоже своего рода фильм-крик, он, как ты говоришь, выскочил из меня, правда. И первый драфт был написан быстро. Сегодня в основном пишу Борису. Я знаю, про что хочу сама снять. Но, пожалуй, это невозможно сейчас. Будет какой-то отложенный во времени фильм. Но я его обязательно сниму.

* Facebook – проект компании Meta Platforms Inc., деятельность которой запрещена на территории РФ.

Это и другие интервью читайте на страницах Printed.

Фотограф: Татьяна Хессо