
"Водитель для Веры" Павла Чухрая мог бы оказаться неплохим фильмом, если бы сценарий писал кто-то другой. Два месяца назад Павел Чухрай уехал с сочинского "Кинотавра" не только с главным призом -- "Золотой розой", -- но и наградами за лучший сценарий и лучшую режиссуру. Чем "Водитель для Веры" покорил строгие сердца членов жюри?
Подступившая было к горлу слеза, впрочем, застревает, не успев пролиться. Вроде бы странно. Такие красивые герои, так безупречно играет властного, но помешанного на больной дочке генерала Богдан Ступка, в очередной раз доказывая свою легендарную органичность. Такие глаза у Петренко. Такие великолепные, наконец, крымские пейзажи. Столько поистине шекспировских страстей, слез, любви, рыданий, смертей, подлости и благородства. А не цепляет. Объяснение простое, и кроется оно, думается, в двух вещах. Первая. Красивые глаза с поволокой не есть непременное условие актерского таланта. Когда Игорь Петренко впервые появился в "Звезде" в роли лейтенанта Травкина, требующей лишь юношеской чистоты, он был настолько мил, что его тут же окрестили русским Томом Крузом. Когда же в нагрузку к серо-зеленому взору потребовалась настоящая актерская игра и минимальные психологические изыски, красивых глаз оказалось мало. Скверную актерскую игру не в силах оправдать никакая внешность. Алена Бабенко, обладающая, кстати, внешностью очень выразительной, все свои актерские данные сосредоточила на поигрываниях скулами, мрачных взглядах, которые она кидает на враждебный мир, и регулярными истериками. Оно, может, и неплохо, но тоже мало. А блистательный Андрей Панин, кажется, уж столько злодеев переиграл, что на автопилоте в нужный момент пускает в ход дежурную злодейскую мимику и дежурные злодейские интонации, не вкладывая в них особого смысла.
Сюжетные и фактические ляпы перебивают все – и актерскую игру, и попытки смахнуть розовый флер с 60-х, которые принято называть оттепелью, и красивые съемки. Изначальный сюжетный импульс – незавидная судьба генеральской дочки-калеки – столь беззащитна, сколь банальна и претенциозна. Собственно, если бы героиню и не наделили уродливыми больными ногами, участь ее нисколько не переменилась бы. Хуже клейма, чем "дочь высокого чина", будь она хоть трижды здоровая, и так придумать трудно. Вообще игра с уродством в кино – штука опасная, она, как правило, с головой выдает неспособность либо нежелание найти настоящую интересную сюжетообразующую идею. Кстати, второй по количеству кинотавровских призов фильм – "Мой сводный брат Франкенштейн" Валерия Тодоровского – также построен на необъяснимом уродстве главного героя, вернувшегося из Чечни психически неполноценным. И тоже любовно обыгранное уродство здесь оказывается единственным сюжетным стержнем, который на поверку не несет в себе ничего, кроме желания выдавить слезу у неискушенного зрителя.
Впрочем, на уродстве несуразности не кончаются, тем более что и уродство можно, в конце концов, принять как сценарное должное. Но когда, например, к генералу по вызову является водитель и в ответ на чиновные вопросы расхристанно отвечает, словно партнеру по домино, "ну да", "а че?", "да вы знаете, я как-то, видите ли…" и т.п., понимаешь, что даже минимальная жизненная правда режиссеру претит. Или героиня через полгода находит на адмиральской яхте свое кольцо, которое потеряла там во время любовных утех, причем ровнехонько на том месте, где оно упало когда-то. Или серьезный доктор-гинеколог объясняет генералу, почему его дочке нельзя делать аборт. Обойдемся без подробностей, но детали, право, таковы, что доктора впору лишить диплома, не то что генеральской дочке в святая святых заглядывать. А необъяснимое благородство персонажей-злодеев? Не надо быть психологом семи пядей во лбу, чтобы подобный пароксизм благородства отнести на счет натянутости и беспомощности сюжета.
Легкий, но порочный и абсолютно советский путь. Чем тогда нынешние критерии отличаются от приснопамятных советских, когда картины делились на правильные и неправильные, на идейно выдержанные и безыдейные? То же самое, только наизнанку.