27 декабря Гаспару Ноэ исполнилось 57 лет. Де Сад в мире кино и Пазолини нового времени – Ноэ за два десятилетия прочно вписал своё имя в пантеон главных кинематографических экстремалов. Он ставит сенсационные фильмы, изобилующие откровенными и зверскими сценами, экспериментирует со светом, а также хорошо улавливает дух улётной вечеринки.
Одна из первых проб пера главного французского радикала – мрачная история о мяснике, недовольном своей жизнью и социальным положением. Бесчувственный мизантроп, клеймящий человеческое существование за бессмысленность и конечность, избивает беременную жену и отправляется на встречу с дочерью. Несмотря на скромный бытовой портрет, Ноэ уже использует центральные мотивы и приёмы, с которыми тот взорвёт кинематографический каземат: диалектика рождения и смерти, неприглядность парижского социального дна, а также всполохи титров с философскими сентенциями – уже в первом фильме Ноэ устанавливает предельно тесный и почти физический контакт с аудиторией.
Неугасающая популярность триллера Ноэ – не только его сенсационные сцены насилия и эротизм, но и апробированный замысел фильма-концепта (то, чем прославится Кристофер Нолан, подчиняя кинокартины определенной идее, зачастую идее времени и его восприятия). «Необратимость» – нигилистичный диалог Ноэ о жестокой природе времени, которое оставляет субъекту лишь жалкие судёнышки иллюзий и воспоминаний. Чтобы понять природу времени, нужно проделать вполне аналитическую работу: разделить время на части и понаблюдать за его органикой – то, чем и занялся Ноэ в триллере с Моникой Беллуччи и Венсаном Касселем, запустив события фильма в обратном порядке – от конца к началу. Позднее нелинейное время стало образующим мотивом для картин Ноэ – то оно уподоблялось работе сознания (которое всегда нелинейно и стихийно), то выворачивалось ради сюжетной интриги.
Рекламный заказ, разогнанный французом до часового хоррор-фильма. Безумная дискотека Ноэ в этот раз тянет на полноценное метавысказывание, где тот рассуждает о деградации форм искусства, о тонкостях творческого процесса, а также о своей любви к кино – неспроста здесь всплывают имена известных режиссёров. Это ведьминское и абсолютно инфернальное шоу с Шарлоттой Генсбур и Беатрис Даль становится ещё одним оптическим испытанием – стробоскоп терроризирует глаза, проверяя зрителей на устойчивость. Интенсивность переживаний возможна даже при таком скромном хронометраже – подобным анархистам от кино, как Ноэ, достаточно и пятидесяти минут, чтобы вытрясти душу зрителя, а тело заставить вибрировать.
Хоррор-мюзикл, увлекающий зрителя в головокружительный танец вог с элементами тектоника, – очередной бэд-трип от Ноэ стал сенсацией в мире молодёжного экстремального кино. Обращаясь к Жулавскому и Ардженто, француз создаёт новую хореографию ужаса – танцоры и модели трепыхаются от психоделического трипа, кровопролитное буйство давит пульсирующим экраном, а камера Бенуа Деби вскруживает голову. Деби – виртуозный оператор, который сделал камеру не просто наблюдателем, а актером внутри фильмического пространства. Кажется, «Экстаз» стал первым компромиссным фильмом мастера, который публика не приняла в штыки. Он поражает своей артистической и технической координацией, при этом не пытаясь умышленно эпатировать зрителя. Ему в любом случае придётся несладко.
Изощрённые и физиологичные ужасы Ноэ нашли философское обобщение в «Любви» – трагической мелодраме о молодой паре, которая проходит через огонь, воду и медные трубы, в конечном счёте оказываясь в тупике. Вместо огня, воды и медных труб у Ноэ кровь, слёзы и сперма, зафиксированные Деби без всякой скромности. Формулу любви Ноэ выводит через бинарные оппозиции: телесное слияние мужского и женского, счастья и страдания, переживания безграничного блаженства и пустоты. У Ноэ любовь превращается в бурлящий котёл страстей и эмоций, синхронизированный с такой же страстной режиссурой – эпилептическими всполохами цветов, разрывом линейного нарратива и экзистенциальными штудиями, на которые французы всегда горазды.
Концептуальный и формалистичный одновременно, трёхчасовой бэд-трип Ноэ стал если не главным оптическим экспериментом современного кино, то как минимум суммарным достижением автора. Предсмертные пролёты над улицами порочного Токио – граница синхронизации между формой и содержанием, место, где визуальный ряд становится образующим нарративом фильма. Обрамление истории о брате и сестре мотивами реинкарнации – всего лишь предлог, тематический фон для парка аттракционов, действующий у Ноэ с максимальной интенсивностью. Кино как перцептивный опыт и эксперимент над расширением восприятия – самое что ни на есть честное воззрение на природу движущихся изображений, которые вызывали трепет и воздействовали на рецепторы ещё с первых лент Люмьеров.