Рецензия на фильм «Мое лето любви»

Когда-то формула структуралистов "бинарная оппозиция" вызывала содрогание, но теперь, так и не выучив слова, мы все тупо судим по ней. "Мужики-бабы", "палачи-жертвы", "богатые-бедные", "слабые-сильные", "обманутые-врущие" и т.п. Фильм Пола Павликовски "Мое лето любви" /My Summer of Love/ (2004) подверстать к этому суждению – как нечего делать, и он тут же впишется в последние достижения "гендерного" кинематографа ("Покажи мне любовь" /Fucking Amal/ (1998), "Вас не догонят" /Lost and Delirious/ (2001), "Монстр" /Monster/ (2003), "Голова в облаках" /Head in the Clouds/ (2004)). Это когда девчонки самоутверждаются, "пойдя другим путем", чтобы "за брата отомстить", и сразу – тоска зеленая. Когда все дело в лесбиянках, проще сходить к психоаналитику, нежели в кинематограф. Однако структурализм вообще-то давно умер, а "Мое лето любви" в этом году получило пять английских кинопризов и еще десять номинаций, включая голливудскую. Ну, и за что же жюри BAFTA, Эдинбурга, лондонских кинокритиков и газеты "Evening Standard" наградили несвежий, камерный и достаточно обычный фильм Павликовски про двух малолетних стерв, порезвившихся на каникулах?

Ведь не награждают уже сочинения на тему, "как я провела лето", если они всего лишь элегические, пасторальные, социальные и про "пробуждение сексуальности" среди "взрослых" наблюдений. От такого давно мутит. А фильм как раз – про разбитную рыжую (Натали Пресс), трахающуюся со взрослым мужиком в машине на обочине, после чего он ее грубо посылает: "Поигрались, и хватит. – Чего же ты раньше-то не сказал? – Что, я – дурак, что ли? – Вот свинья". И потом она элегически бредет по лесам Западного Йоркшира, пока не добредает к утру до чьего-то богатого дома. Социально это обусловлено. Брат рыжей отмотал срок за разбой и грабеж, а папы-мамы нету. Брат подсел на религию, наследственный пивбар стал христианским приходом, и они там все молятся и возлюбляют друг друга духовно. Да туши свет – тут хоть из пушки на Луну. А в богатом доме между тем видна босоногая брюнетка (Эмили Блант). Она на виолончели умело играет Сен-Санса, и куда же деваться рыжей, кроме как в "гендерную" пастораль? Рыжая замерла под "Лебедя", потом до вечера обе валялись на траве, поверяя друг другу все самое сокровенное, зародилась чистая дружба. Правда, тем самым пастораль вступила в противоречие с социумом.

Травка зеленеет, солнышко блестит, куст ракиты над рекой, и "пусть хоть гроб с покойником внесут, я все равно не встану". Но одну обижает любовник и больше не любит брат, а другую, оказывается, тоже обижали родители, и умерла сестра. Конфликт налицо. Действительно, вскоре все подтверждается сексом: "Предашь меня – убью тебя. – А если ты меня предашь, убью тебя, потом себя". Фильм четко выруливает на "естественное" пробуждение сексуальности среди "неестественных" взрослых. "Пасторали" остается лишь отомстить всем нелюбящим и нелюбимым, а потом убежать от "социума" за тридевять земель. Брат рыжей – волк, притворяющийся овцой, родители брюнетки – чистые функции с газетами и чемоданами. Секс, равный любви – единственная жизнь. Только финалом фильма она, как обычно, вдруг сильно осложнилась. Финал вдруг взял и порушил сексуальные девчоночьи утехи, лишая любых иллюзий, то есть с точки зрения сюжета он перевернет все кино. Нет, это, слава богу, не смерть – совсем бы уже было пошло – но не так все, не так, как казалось… С точки зрения четкости антагонизма и усугубления проблем "бедных, безграмотных, беззащитных юных особей женского пола" неожиданный финал обеспечивает катарсис. Когда все равно "нельзя отомстить, нельзя подружиться, нельзя ни на что надеяться – можно только уйти по дороге вдаль в полном одиночестве".

Тем не менее, несмотря на всю честно отработанную социально-контрастную тупость и сексо-пасторальную инфантильность фильм Павликовски все свои премии все-таки заслужил. Он вообще про другое. Это счастливый фильм. Их во всей истории кино раз-два, да обчелся. Счастье, которое удалось передать вне природных красот и молодых тел, вне "духовки" и "социалки", послав на фиг и христианство, и лесбиянство, и богатство, и бедность – это, думается, как раз то, за что его наградили. "Мое лето любви" на самом деле – бессюжетная радость рок-н-ролла двух стройных грудастых девиц под песню Эдит Пиаф "La Foule". Под эту мелодию убьешь и не заметишь, а они всего лишь потом долбанули окно папиной машины идиотской садовой скульптурой, раскрашенной под Санта-Клауса. Это радость станцованного без пуантов "Умирающего лебедя" там, где он и мог бы умереть – у озера, но вокруг виолончели, играющей его. Это также радость изгнания малолеток с дискотеки, когда им совершенно не стыдно пожилых посетителей, знающих па фокстрота, танго и вальса. Они в этот момент – не "одни против всех", а вместе, вдвоем, и нет никаких "всех". Наконец, это радость таланта.

Девчонки были талантливы, что многое объясняет. Причем если виолончель – вымученно-воспитанная, рыжая портретистка – что называется, от бога. Как и мгновениям счастья, ей больше ничего не надо. Не надо выводов, сложностей, "бинарных оппозиций". Все хорошо. Она все нарисует.