Солнечное сплетение: как снимали продолжение легендарного фильма Никиты Михалкова

НИКИТА МИХАЛКОВ (РЕЖИССЕР, АКТЕР) Первый импульс возник, когда я посмотрел «Спасти рядового Райана». Дело не в том, чтобы соревноваться со Спилбергом, – это невозможно, да и не нужно. А меня просто задело, что для мира войну выиграли союзники. Но это же несправедливо. Союзники вступили в войну в 44-м году, когда было понятно, что в общем-то войну немцы проиграли. И импульсом вступления в войну у них было не столько желание помочь Советскому Союзу, а страх перед тем, что дальше он может не остановиться, попрет и попрет. Что было вполне реально, учитывая амбиции нашего вождя…

НАДЕЖДА МИХАЛКОВА (АКТРИСА) Речь о том, что у «Утомленных солнцем» будет продолжение, зашла лет восемь-десять назад. Сомнений в том, что проект состоится, у меня лично не было. Другое дело, что пока шла подготовка, я все-таки наблюдала за этим со стороны. Папа был в проекте, а я ждала.

НИКИТА МИХАЛКОВ Для работы над сценарием сначала я звал Рудика Тюрина, замечательного специалиста по войне. Человека странного, пьющего, внешне дремучего, жуткого такого вида. Но потрясающего знатока войны. И он очень много дал картине с точки зрения материала. Он делал вырезки из газет, не для библиотекарей скажу, он вырезал страницы из книжек в библиотеке. Очень серьезно занимался войной. К сожалению, он ушел из жизни, и мы как следует так и не поработали… Потом были еще два литератора. Там тоже не случилось. Потом я пригласил Глеба Панфилова, и после появились написавшие «Возвращение» Саша Новотоцкий и Володя Моисеенко. Мы поэтапно разрабатывали эту тему, собирали материал, который нас, конечно, завалил. Это было тяжело.

ВЛАДИМИР АРОНИН (ХУДОЖНИК-ПОСТАНОВЩИК) Мы просмотрели сотни, буквально сотни документальных фильмов, хроник. В последнее время появились очень хорошие книги по войне. Такие большие, серьезные. И по технике и по качеству фотоматериалов. Раньше было гораздо труднее с этим. А для художника это имеет большое значение, так как много времени тратится на изучение так называемого иконографического материала.

НИКИТА МИХАЛКОВ Мы узнавали массу деталей, которые не знали, куда вставить. Скажем, в Сталинграде бруствер складывали из замерзших трупов. И за ним прятались. В эти трупы пули попадают, а это люди, у них имена есть, матери, семьи, кто-то ждет их… Или дети, которые в деревне поймали полицая, умучили его, загнули ему салазки, засыпали снегом и облили. И катались с него, как с горки, всю зиму. Или, например, человек, который несет свои кишки в чемодане. Ему в окружении разрубило брюшину, и кишки вывалились. Ну, как ему идти 40 километров из окружения? Он нашел фибровый чемодан, сложил их туда и понес. А мечта у него была одна: кусочек лимона. Он просто шел и мечтал про лимон – и дошел. Это невозможно придумать. Отбирать материал было трудно. Можно было снять совсем другую картину. Но мне показалось, что дочь и отец, которые ищут друг друга на фоне этой войны, – это может быть пронзающая история. Тем более, что у нас была возможность сделать флэшбэки, возвращающие нас к той шестилетней девочке из первого фильма.

НАДЕЖДА МИХАЛКОВА Никто не представлял, что съемки продлятся четыре года, а в итоге именно так и получилось. Папа вообще снимает очень долго, если речь идет о таких больших проектах. Ему нужно было время, чтобы подготовиться. Как и всем нам. Моя героиня – медсестра, и я занималась в единственном сейчас действующем военном госпитале имени Бурденко. Ходила на операции, училась делать перевязки, уколы, открывать ампулы. Тяжело чувствовать себя уверенно в роли медсестры во Вторую мировую. Можно только на какую-то сотую долю секунды очутиться на ее месте. Поэтому мне неловко говорить о том, тяжело ли мне было.

НИКИТА МИХАЛКОВ С подготовкой мы делали картину лет семьвосемь. Мало кто представляет себе, что значит снимать такое кино сейчас в России. Когда есть вымершие профессии, когда люди привыкли к коротким деньгам на клипах и рекламных роликах. Два дня съемок, деньги получил, поехал отдыхать. Это потеря стайерского ощущения дистанции, терпежа. Селекция у нас в группе проходила все время, кто-то просто не выдерживал. Но я могу сказать, что та группа, которая в итоге выкристаллизовалась, может все. Поднять картину любого масштаба.

СЕРГЕЙ СТРУЧЕВ (ХУДОЖНИК ПО КОСТЮМАМ) До этого мы работали вместе на «Сибирском цирюльнике», я был там художником по костюмам. Потом с Никитой Сергеевичем мы работали на «Статском советнике», где он снимался в качестве актера, предыстория взаимоотношений вот такая. На этом проекте велись обсуждения, велись примерки, он в них участвовал. Больше всего мы работали с ним вместе над его костюмом, над костюмом Котова. Во время примерок что-то ему нравилось, что-то не нравилось, конечно, это процесс довольно сложный. Первоначально мы должны довольно точно изучить время, этот пласт культурно-исторический. Мы же не от балды все это берем, а стараемся чтобы все соответствовало времени, вызывало доверие зрителя. Трудность работы на таком проекте – в организации. Представляете, когда у вас тысяча человек массовки? Заранее в течение 10-15 дней идет постепенное одевание, каждому присваивается своя карточка, вешается на определенное место. Головной убор, костюм, обувь. И так тысячу раз.

НИКИТА МИХАЛКОВ Это одни из лучших костюмов в военных фильмах. Самое трудное – это находить новое в униформе. Как одеть штрафников? Как одеть массовку, эвакуирующуюся в 41-м году, несколько тысяч человек. Чтобы цветовая гамма совпадала с общим цветовым решением кадра. И чтобы любого человека можно было снимать на крупном плане. Не первые двадцать человек, а остальные хрен знает в чем, потому что «не видно», а лю-бо-го. Весь грим продуман замечательно, тонко, подробно, раны, руки, пальцы, грязь под ногтями. Это тот перфекционизм, который и создает большой стиль.

ВЛАДИМИР АРОНИН Я работал с Никитой над первыми «Утомленными…», до этого было два небольших проекта. Как-то так естественно пришел и на эту картину. «Привет! – Привет! – Поработаем? – Поработаем!»

НИКИТА МИХАЛКОВ Аронин гениальный человек. Абсолютный бессребреник. Нежнейший, наивный, трогательный, вкалывающий. Святой рабочий, талантливейший, посмотрите декорации – вот как он все это делает? И ведь в этом нет ни ощущения подвига, ни честолюбия, ни художественного хвастовства. Вот если ему сказать: «Слушай, по-моему, это говно», он расстроится и решит, что это действительно говно, и все надо переделывать.

ВЛАДИСЛАВ ОПЕЛЬЯНЦ (ОПЕРАТОР-ПОСТАНОВЩИК) Со мной началось все с того, что мы работали вместе на «Статском советнике», Никита Сергеевич там был продюсером и играл главную роль. И я помню, что когда мы снимали в Твери, он как-то подошел и говорит: «Я наблюдаю…» Ну, хорошо, думаю. А потом я уже был во Вьетнаме, и вдруг звонок по телефону: «Алло? Опель?» Я говорю: «Степ, ты что ли?» А у Никиты Сергеевича с сыном Степаном очень похожи голоса, один в один. А он мне: «Какой Степа? Тебе что, “Шмеля” спеть?!» В итоге договорились, что когда я приеду, зайду в «Тритэ» за сценарием. Когда я, наконец, зашел и увидел огромный двухтомный сценарий, я даже опешил. И дома долго не решался его открыть. А когда стал читать, не мог остановиться. Причем он такой сложный и эмоциональный, что его даже нельзя читать взахлеб, нужно делать паузы.

НАДЕЖДА МИХАЛКОВА Сценарий литературно очень хорошо на - писан, я читала его как книгу. Моя героиня, Надя Котова, взрослеет на протяжении фильма. Более того, в ней появляется безжалостность. Вначале она упорная, упертая, страшно любит отца и вопреки всему верит, что он жив. А ближе к концу она становится грубой, матерой, выносливой, побитой жизнью и войной, знающей, что ее спасает только вера во встречу с отцом. Эта вера ее и ведет. Она ищет отца, не боясь ни пуль, ни крови, ни ран.

НИКИТА МИХАЛКОВ Очень важна разница между первым фильмом «Предстояние» и вторым, «Цитаделью». Первый фильм – это некое житие. Один эпизод, второй, третий, они все – законченные истории, и каждый из них мог бы быть фильмом. И мы мечемся между 41-м и 43-м годами. Это образ начала войны. А второй фильм – это восемь дней 43-го года. За которые Сергей Петрович Котов проживает невероятную метаморфозу от абсолютно загнанного в говно штрафника до генерал-лейтенанта. Причем он не знает, что герой Меньшикова, который его ищет с планшетом от Сталина, не в тюрьму его везти собирается, а привез ему возвращенные ордена, погоны и все остальное. И он в одну секунду становится генерал-лейтенантом, надев погоны прямо на свои засранные обноски…

НАДЕЖДА МИХАЛКОВА У меня были потрясающие партнеры, очень щедрые, очень много мне давшие. На протяжении всей картины мне очень – не только как партнер, но и как учитель, – помогал папа. Гармаш, Олег Меньшиков, Наташа Суркова…

НИКИТА МИХАЛКОВ История с Дапкунайте… Когда это произошло, у меня сразу в эту нишу встал образ Толстогановой. Никаких других вариантов не было. Стильная, красивая, замечательная актриса, нервная, с прекрасной техникой. Она как Страдивари, вся на полутонах. Я счастлив, что так вышло и Вика снялась в картине. 

ВЛАДИСЛАВ ОПЕЛЬЯНЦ Снимали мы по хронологии, которая в голове у Никиты Сергеевича. А она немного отличалась от той, что была в сценарии.

НИКИТА МИХАЛКОВ Последовательно снимать мы не могли. Мы останавливались из-за финансирования, мы останавливались из-за того, что Вика Толстоганова рожала. Но я не могу сказать, что мы мучительно тормозились и потом мучительно входили в ритм.

ВЛАДИМИР АРОНИН Самый первый объект, который мы снимали, – это пионерский лагерь. Казалось бы, лагерь как лагерь. Так нашли практически развалины такого пионерского лагеря, такого имперско - го вида… Подправили, выровняли, покрасили, плакаты повесили. Получился абсолютно имперский! Там была лестница метров в двести, которая вела к пруду, по ней спускаться невозможно. Такие потрясающие ступени! Мы их тоже отремонтировали, подкрасили… Повезло!

ВЛАДИСЛАВ ОПЕЛЬЯНЦ В сценах в пионерлагере видно, что мое изо - бражение еще такое яркое, радужное. Хотя эти эпизоды были для меня адом, я не понимал, что делать. Уже одно то, что в монитор смотрит Михалков, было для меня шоком. Были моменты, когда Никита Сергеевич говорил: «Хватит мне этого гламура в кадре!» Я же в основном снимал клипы, рекламу, и конечно больше тяготел к такому рекламному изображению. А Никита меня полностью переломал, задал другие ценности в кино и в изображении в частности, за что я ему очень благодарен. После этой работы я по-другому стал видеть свет.

НИКИТА МИХАЛКОВ Влад Опельянц очень вырос за это время. Это стал другой человек. И другой оператор. Когда мы начали работать, у него дыхание было коротким, его хватало на четыре часа – все. Если мы день отработали и садились разбирать завтрашний, его просто не было: он сидел за столом, но его не было. И это серьезно: одно из самых главных звеньев в производстве, в общем, выпадает.

ВЛАДИСЛАВ ОПЕЛЬЯНЦ Потом мы прервались, сняли картину «12», между делом (смеется). И это тоже был гениальный ход: Никита Сергеевич не хотел распускать команду. И мы еще больше сработались.

НИКИТА МИХАЛКОВ После «12» он вернулся на картину другим человеком. И другим художником. Бесстрашным, со своим мнением, не тупо выполняющим задачу с холодным носом, а горячим, азартным человеком, обладающим очень высоким художественным вкусом и безукоризненным мастерством. Вот Опельянц сегодня – это человек, с которым можно вступать на стайерскую дистанцию. Он умеет держать удар. Он получал от меня страшно. Я не думаю, что он когда-нибудь слышал в жизни такое, что он слышал от меня. В определенных ситуациях какими-то увещеваниями не обойтись, и я без оскорблений, спокойно, но очень серьезно ему говорил: «Я не буду тебе мешать работать, жить, но ни-ког-да я не буду с тобой работать». К моему удивлению, честно говоря, инфантильное, гламурное молодое поколение не сказало: «Да и хрен с тобой», чтобы пойти дальше тусоваться и снимать клипы про прокладки. Он все это вынес и пережил.

ВЛАДИСЛАВ ОПЕЛЬЯНЦ А после «12» мы плавно перешли в начало восьмимесячного тура в город Нижний Новгород.

НИКИТА МИХАЛКОВ Съемки «12» дали нам уверенность в том, что профессия не потеряна. Особенно мне. Все-таки после «Сибирского цирюльника» прошло почти десять лет, и никто не гарантировал, что у меня не возникнет вопроса: «А как это делается?» Важно было вспомнить, как открываются внутренние шлюзы, через которые течет адреналин и креативность. После этого была экспедиция, одна, другая, третья. Мы снимали под Нижним Новгородом три раза, в Гороховце, Горбатове, Таганроге, Алабино, Санкт-Петербурге, Праге…

НАДЕЖДА МИХАЛКОВА Четыре года – это очень трудно. Тяжело снова и снова входить в одну реку. Ты же не день за днем снимаешься, у тебя может быть перерыв в полгода, а потом нужно снова ввести себя в прежнее состояние. К тому же психологически сложно себя мотивировать, когда так долго не видишь результата. Можно работать ради самого процесса, но это гораздо тяжелее.

ВЛАДИМИР АРОНИН Второй объект, который мы готовили, – это огромный тридцатиметровый овин практически в центре деревни, который забивают сеном. Туда потом надо было загнать людей, чтобы поджечь. Нашли подходящую деревню, снесли три баньки, обещали поставить новенькие. Поставили этот тридцатиметровый сарай огромный, очень симпатично получилось. Повезло, что нашли такое место.

НИКИТА МИХАЛКОВ Эпизод «Горящая рига» был рассчитан на шесть дней, а мы снимали двадцать восемь. По сюжету в этот амбар загоняют людей и сжигают. Каждый день шли проливные дожди. Машины МЧС вынимали нас из грязи, в которой мы сидели по уши. Каждый день группа приезжала, грязь, дождь, ждали-ждали, обедали, опять ждали и уезжали. И так каждый день – пытка. А когда она, наконец, загорелась, то загорелась так! Температура была такая, что практически все, кто был на площадке, вынуждены были отойти на сто пятьдесят метров. А еще поднялся ветер, и вся деревня просто могла сгореть. Господь управил, что не сгорела.

ВЛАДИМИР АРОНИН Повезло, когда поджигали. Хоть и поставили пожарные машины вокруг, но рига же в самом центре деревни… Хорошая была декорация. Убедительная. Хорошо сгорела.

ВЛАДИСЛАВ ОПЕЛЬЯНЦ Объем был такой огромный, что мы физически не успевали снимать все, что было намечено на одно лето. Приходилось уходить в осень. Мы видели, что выходит плохо, останавливались и переносили съемку на следующий год. Там есть эпизоды, которые снимались с разницей в три года. Я сейчас оцифровываю картину, делаю цветокоррекцию и периодически думаю: «Как же мы, господи, это все прошли?»

НИКИТА МИХАЛКОВ Я смотрю картину и не понимаю, как мы ее подняли. Но когда лезешь в гору, не надо смотреть вниз, надо просто лезть и лезть. Для Лени Верещагина (Леонид Верещагин – продюсер картины – EMPIRE) – самым трудным был эпизод «Взрыв моста». Он говорил: «Все, вот на этом мы встанем». Массовка, взрыв этого гигантского моста – и все, п….ц. Для него этот момент был рубежом.

ВЛАДИМИР АРОНИН К сентябрю мы построили мост: огромные бревна, связки. Построили мы быстро, лихо. Там было много народу и техники. Задача была, чтобы он выдержал тысячу человек, лошадей, машины… Вид у моста действительно был внушительный. Хорошо, что речка в этом месте не такая глубокая и достаточно широкая – 130 метров. Туда ушла почти тысяча кубометров леса. Представляете, сколько дач можно построить и коттеджей? В общем, он производил впечатление. Особенно когда его покрасили и состарили.

НИКИТА МИХАЛКОВ Сначала мы снимали, как он горел, фрагментами. После этого мы должны были снять взрыв и продолжить уже снимать после взрыва. Взорвали его по-настоящему, это было будь здоров что такое, 500 килограмм тротила, рвануло так… Он взорвался и, не загоревшись, живописно лег. И мы должны были спокойно, поджигая его, снимать дальше эпизоды с горящим мостом. И когда мы стали поджигать какие-то локальные фрагменты, вдруг он занялся весь.

ВЛАДИСЛАВ ОПЕЛЬЯНЦ Я заметил горящий мост, плавая в реке. Стояла страшная жара, и как только объявляли перерыв, все быстренько прыгали в речку. И тут крик, все бегут…

НИКИТА МИХАЛКОВ Он все разгорался и разгорался. А из города Гороховца пришли пожарные машины, из которых с большим трудом из пяти собрали одну. Они все не работали. Кинули в воду шланг, а оттуда как в Петергофе фонтан, потому что шланг дырявый. Я звонил Шойгу прямо с площадки: «У меня горит мост, все, его потушить некому!»

ВЛАДИМИР АРОНИН Задействовали все тележки, которые были на строительстве. Благо песка много – таскали, сыпали с моста. Ведра бросали в воду, зачерпывали, несли и поливали, снова бросали и так по кругу. Через сорок минут еще одна пожарная машина пришла, тоже плохо работающая. В это время Никита на взводе уже позвонил Шойгу. Начальника этого пожарного отдела нижегородской области после этого уволили…

НИКИТА МИХАЛКОВ У меня был один выход: сколько мост горит, столько я буду снимать. И шестью камерами мы лудили импровизации на горящем мосту, чтобы только успеть его снять. Это было что-то невероятное!

ВЛАДИСЛАВ ОПЕЛЬЯНЦ Мы просто стали снимать все, что происходило. Бедные механики только успевали менять кассеты. На экране, кстати, получилось очень достоверно.

НИКИТА МИХАЛКОВ А потом люди написали на нас донос. Потому что они уже привыкли, что это их мост, на рынок бегать можно, тудасюда, и тут на тебе – Михалков-сволочь взорвал мост.

ВЛАДИМИР АРОНИН Следующая съемка готовилась только весной. Вся группа разъехалась, а мы начали строить цитадель. Нашли место в тех же краях и в ноябре начали строить. Довольно большой и сложный объект. Это целый комплекс: основное здание цитадели, огромное поле, все заваленное разбитой техникой, окопы, блиндажи. Несколько зданий цитадели и интерьер. Серьезная декорация была. Мы строили практически всю зиму, а весной, когда снег уже стаял, начали копать траншеи, окопы, делать блиндажи.

НИКИТА МИХАЛКОВ Мало того, что мы ее строили. Ее построили, и она год стояла. Чтобы она проросла травой, осела. На другой год тра- ва, которая проросла вокруг ежей, сразу давала ощущение, что здесь давно стоят войска, что это не новодел.

ВЛАДИМИР АРОНИН Снимали мы эту цитадель два года. В одно лето не успели, были свои сложности: на поле боя – зеленая трава. Ее и жгли и косили. Жжем, а через день дождь, и опять прорастает ярчайшая, зелененькая. Потом травили. Нашли у агротехников штуку, которой они с сорняками борются.

ВЛАДИСЛАВ ОПЕЛЬЯНЦ Тяжелее всего мне, наверное, дался большой эпизод с цитаделью. Там просто физически было очень тяжело снимать, возникало ощущение, что мы сами эту войну прошли. Единственное, что мы после смены возвращались в чистый отель, а люди, о которых мы снимали, так и спали в окопах. Я каждый день об этом думал. И это еще одно потрясающее качество Никиты Сергеевича: он умеет погружать. Все сложности, которые мы преодолели, видно на экране. Видно, что мы не сидели в мягких креслах с ромом и сигарами. Изображение пронизано тяжестью войны.

ВЛАДИМИР АРОНИН Условия нормальные были: как на войне. Я несколько раз людям говорил: «Да, тяжелые условия, но в отличие от настоящих военных, вас никто не убьет».

НИКИТА МИХАЛКОВ Мне очень важен был быт войны. Ежедневная жизнь, когда люди к войне привыкают. И если туда погружаешься реально, возникает то раздвоение, которое было у меня. Когда я после страшных зимних съемок в Алабино ехал на дачу и думал: «Сейчас помоюсь, банька, выпью сто грамм, почитаю что-нибудь, посмотрю теннис или раскадровочки на завтра…» И вдруг, хоп! Я, Никита Михалков, еду на дачу, а мой герой Котов остался там. И я думаю: «Бл…, а он-то там, вот в этих ледяных окопах с промерзшей землей. Ни баньки, ни ста грамм, ничего. Ночь и холод. И пули летают настоящие». Но для него-то это быт. Для меня это было потрясением, я в него переселился в эту секунду, и мне кажется, это произошло почти со всеми, кто в этой сцене снимался.

НАДЕЖДА МИХАЛКОВА Физически сложными были зимние сцены. Зима была очень холодная, а мы снимали сутками, на улице. Мне нужно было тащить раненого, и помимо того, что это в принципе тяжело, в какой-то момент начала промокать одежда, потом от ветра прямо на мне замерзать, были обмороженные руки, все было…Я после этого окончательно убедилась в том, что правду говорят ученые про резервы, которые открываются в человеке в экстремальных ситуациях. Потому что я, выросшая в нормальных, комфортных условиях, не могла сделать того, что делали девочки во Вторую мировую. Ползти по-пластунски по снегу, не зарываясь. Тащить при этом на плащ-палатке раненого – вообще невозможно. Но мне стыдно говорить, что было сложно. Потому что мы после команды «стоп» шли отогреваться в вагончик, а для людей это была настоящая жизнь.

ВЛАДИСЛАВ ОПЕЛЬЯНЦ Когда мы во второй раз ехали Нижний, мы уже понимали, что нас ждет. И вторая длительная экспедиция психологически была самой сложной. Четыре или две камеры на площадке, вторых режиссеров штук десять. Камерамены менялись, пиротехники вылетали с площадки со скоростью звука. Михалков – перфекционист, и он к другим требователен так же, как и к себе. А некоторым казалось, что можно расслабиться – и прокатит. «Ну что такого – задымить поле? Задымим». А вот не задымили… (смеется)

ВЛАДИМИР АРОНИН Ветер дует – дым уносит, причем непредсказуемо уносит. Ор, крик стоял на площадке. Естественно: люди с шашками бегают, а дым в другую сторону. Оператор говорит: «Хватит!» Это значит, люди разбежались, чтобы их не было в кадре, ну и дым ушел. С дымом всегда очень сложно. Когда в павильоне делают, там все закрыто и можно спокойно дождаться, когда дым станет нужной концентрации. А тут дым был по всему фильму, и везде открытые пространства – и его уносит. Нервов это стоило, конечно. И Никите, и оператору, всем.

ВЛАДИСЛАВ ОПЕЛЬЯНЦ Оружие часто не стреляло в кадре. Причем когда у тебя уходит свет, режим, в кадре горит актер и вдруг не стреляет какой-то автомат! Ну, и реакция режиссера соответственная. И последствия для группы (смеется).

НИКИТА МИХАЛКОВ Автоматы не стреляли. Было много всего. Например, ты собрал всю немецкую технику, которая есть, заплатил стопроцентную предоплату и не можешь снять дубля, потому что то один, то другой аппарат останавливается. А в кадре должна пройти колонна. И вот ты гоняешь пленку на шести камерах, потому что то мотоцикл заглох, то танк, то грузовик. И вот они едут, а ты молишь Бога, чтобы они просто проехали, ничего не надо больше! И когда на шестнадцатом дубле они проехали, это, понимаете ли, большая творческая победа.

ВЛАДИСЛАВ ОПЕЛЬЯНЦ Я вообще удивился, когда узнал, что у нас рабочих танков нет. Все это приходилось собирать по крупицам титаническими усилиями Аронина и продюсерского состава. Хотя, казалось бы, тут этого добра должно было остаться целые армии…

ВЛАДИМИР АРОНИН Мне, например, надо сорок немецких танков. А я знаю, что в России есть только один танк настоящий. Один! И это просто счастье – еще действующий танк 42-го года. Мы его красилиперекрашивали, чтобы сделать крупные планы.

НАДЕЖДА МИХАЛКОВА Для меня мощь этого кино – не в масштабе. Количество массовки, техники, танков, взрывов – это все понятно и все очень масштабно и круто. Но для меня кино не этим измеряется. Посмотрев картину, я понимаю, что в сухом остатке все равно остаются судьбы людей, прошедших через все эти ужасы. Для меня масштаб – в этом. Поблажек мне не было. Но поскольку папа сам артист, то вообще к актерам на площадке относится очень бережно и уважительно. Ко всем, и ко мне в том числе. А что касается требовательности, то, конечно, я там выслушала пару добрых слов в свой адрес. Но я на это всегда отвечала, что у меня образование мгимошное, а там не учат кривляться перед камерой, поэтому, что вы от меня хотите, я не знаю (смеется).

НИКИТА МИХАЛКОВ Я строг с Надей. Но не в том смысле, что «ах, это моя дочь, поэтому она получит пинков больше других». Или наоборот. Дело в том, что ты очень точно чувствуешь ее состояние. Вот она сосредоточена, знает, куда идти, и ты держишь это ее состояние, чтобы его не расплескать, и ведешь ее. Надя стала профессиональнейшей актрисой, которая может между дублями держать невылившиеся слезы и концентрироваться, чтобы это было сыграно в новом дубле. Это высочайший класс и профессионализм. Я, конечно, с ней занимался, но это еще и дар Божий, и самовоспитание в профессии. Для меня это очень дорого.

ВЛАДИСЛАВ ОПЕЛЬЯНЦ Для него любой актер на площадке – царь и Бог. Как только актер встал в кадр – все. Михалкова не интересует, что у нас – недоделка света, что мы не успели фокус проверить. А если идеальный актерский дубль испорчен по технической причине, кто-то, допустим, фокус не довел, – это катастрофа, смерть операторской группе.

НИКИТА МИХАЛКОВ У меня много разных табу. Не будет человек работать в группе, если он смотрит на часы, когда идет дубль. Он этим самым отнимает энергию у артиста, ведь у артиста в кино нету зрителя, ему неоткуда подпитываться. Иногда нужен реальный кнут – я штрафую просто. Люди теряют часть зарплаты за нерадивость. Когда человек говорит: «Я ему сказала! А почему он не сделал, это я уже…», со мной это не работает. Я выгоняю людей из группы, которые вместо того чтобы быстро сделать, долго объясняют, почему не получилось.

НАДЕЖДА МИХАЛКОВА На съемочной площадке, конечно, было тяжело, потому что папа, ну… монстр (смеется).

НИКИТА МИХАЛКОВ Что такое монстр? Что такое жестко ведет себя на площадке? Ну, конечно, я раздаю вилы в жопу. Мне даже вилы подарили, для полноты образа. Но ведь важно другое. Когда Гафт соглашается играть двадцатисекундный эпизод и в шутку спрашивает: «Сколько я вам должен?» Гармаш играет эпизод, Петренко Алексей Васильевич играет эпизод в полторы минуты. Когда они приходят по второму, по третьему разу и просят еще. Монстр, шмонстр – это уже не имеет значения.

НАДЕЖДА МИХАЛКОВА Я бы стала вторым режиссером на этой картине. И папу бы наконец-то построила (смеется)!

ВЛАДИСЛАВ ОПЕЛЬЯНЦ Михалков всегда точно знает, чего он хочет. Работать с ним вообще достаточно непросто. Но когда видишь результат, ты получаешь такое моральное удовлетворение, что забываешь и об усталости, и о своих личных амбициях (которые в конечном итоге никому не нужны). У него все направлено на результат, и это самое главное.

НИКИТА МИХАЛКОВ Еще меня называют «великий и ужасный». Другое дело, что если ты сказал выложить панораму в сорок метров и вы потом с нее не снимаете, значит ты просто непрофессиональный человек. Они ее выравнивали, ставили тележку, катали ее, а ты говоришь: «А нет, пожалуй, не надо, не будем ее снимать». Один раз ты так сделал, два, и все: ты говно для них, ты лох. Потом скажешь: «А положите-ка мне…», никто с места не сойдет. Это очень важно понимать. Потом у меня же в группе есть психотерапия – футбол. Осветитель на площадке не может мне сказать: «Козел, че ты выдумываешь?», а на поле – все что угодно. И по ногам, и «Сергеич, бл.., ну че ты делаешь?!» Надо давать людям возможность этого выплеска.

ВЛАДИСЛАВ ОПЕЛЬЯНЦ Мы, люди, которые моложе его на двадцать-тридцать лет, некоторые вообще молодые парни после института, постоянно уставали. А он все время еще каким-то спортом занимается, бегает по площадке. А на той же «Цитадели» у нас натурная площадка была несколько километров!

НИКИТА МИХАЛКОВ На таких съемках нельзя всегда оставаться мягким и интеллигентным. По-другому невозможно снимать большое кино. С массовкой, со взрывами, чтобы никто не пострадал, никого не обожгло – это все нужно просчитывать, предусматривать. И если в тебе нет жилы монстра, который за все это отвечает, в какой-то момент это прекраснодушие может закончиться катастрофой. Сколько я сам там крови пролил. Это порезанные до кости пальцы. Это автомат, который выскользнул из рук и ударил по переносице и по брови. Я залился кровью, шла съемка, и слава Богу в кадре это выглядело как ранение. Но Дюжев-то не знал, он на меня смотрит большими глазами, а я ему шепчу: «Играй…» (смеется) А потом тебе все это протирают, заклеивают, замазывают грязью, и пошли дальше.

ВЛАДИСЛАВ ОПЕЛЬЯНЦ Особенность этого фильма в том, что мало кто будет смотреть выборочно на операторскую работу, работу художника. Здесь смотрят на картину в целом. Здесь нет красоты ради красоты, все направлено на то, чтобы показать достоверность. Чтобы зритель стал частью происходящего, поверил в то, что делают актеры, где они находятся. Там есть удивительные фактуры, декорации, которые сделали наши художники.

ВЛАДИМИР АРОНИН Что такое декорация? Это не просто декорация. Так получается, что художник организует какое-то пространство, и важно, насколько оно будет отвечать фильму. Когда люди заходят, – актеры, группа, – они сразу пропитываются этим духом. Эта атмосфера опосредованно действует на съемочную группу, на актера.

ВЛАДИСЛАВ ОПЕЛЬЯНЦ Я первый раз снимал так, чтобы самому верить в происходящее. Во всех других моих картинах всегда хотелось сделать что-то такое эстетское по свету. А здесь принцип был в том, чтобы создать максимально натуральное, европейское, аскетичное изображение. Очень часто мы снимали с нескольких камер. Никита Сергеевич вообще называл этот стиль «блокбастер в документальной манере». Мы хотели добиться у зрителя ощущения присутствия.

НИКИТА МИХАЛКОВ Часто мы сидим в кино, смеемся или плачем, но жуем попкорн и вот мы сейчас это все перевариваем, а к моменту выхода из кинотеатра мы уже все и переварили. Потом выходим на улицу и говорим: «Ну че завтра-то делаем?» А мне бы хотелось, чтобы зрители, посмотрев первую часть картины, которая заканчивается 42-м годом, потом, оплачивая счет за телефон, или покупая сыр, или листая журнал, могли сказать: «Господи, какое счастье, я могу просто пойти оплатить телефонный счет, я жив, я не болен, не стреляют…»

НАДЕЖДА МИХАЛКОВА Наша молодежь не воспринимает старые черно-белые фильмы, потому что ритм жизни сегодня совершенно другой. А это кино – оно в первую очередь сделано для молодых. Я помню, что в школе на уроках истории мне гораздо больше хотелось послушать ветеранов войны, чем читать параграф в учебнике. А наша картина рассказана современным языком.

НИКИТА МИХАЛКОВ Мы показывали картину людям из Wild Bunch, которые будут заниматься мировым прокатом, и прокатчику в России – кинокомпании «Централ Партнершип», я показывал картину Кустурице, показывал французам в Париже. Самая дорогая реакция, которая пока была, когда человек просто вышел, ничего мне не сказав, а потом звонит через три часа: «Я не мог сразу разговаривать, мне нужно было прийти в себя». Это был, кстати, Сережа Ястржембский. Ведь проще же сразу сказать: «Старик, колоссальная картина, такое удовольствие получил, спасибо тебе большое». Но в фильме есть та энергия, которая придавливает. Хотя опять же, благими намерениями выстлан путь в ад. Может, то, что я сейчас говорю, это мне все кажется. Может быть, ничего этого нет в картине. Хотя все-таки, думаю, что есть.