Рецензия на фильм «Дикое поле»

Доктор Дмитрий Васильевич (Олег Долин) – добрый малый с умной бритой головой и темными грустными глазами, выдающими непростую душевную организацию – кукует бобылем посреди азиатской степи в полузразрушенном хуторе-больнице с удобствами во дворе и видом на Тянь-Шань. Читает Гиппократа, сушит полынь, инспектирует пустой почтовый ящик на предмет послания от дамы сердца (Даниела Стоянович), реанимирует местных алкоголиков методом прижигания живота (с лекарствами беда) и выслушивает от пациентов-пастухов (Александр Коршунов) истории личной жизни – совершенно, признаться, дикие. Между тем в степи назревает что-то нехорошее: корова съела скатерть, по окрестным курганам шляется то ли маньяк, то ли шестикрылый Серафим, потеет и волнуется мент Рябов (Роман Мадянов), а районное начальство (Юрий Степанов), доставляющее на "Ниве" пакетики гумпомощи от американцев, толкает монолог о богооставленности русской нации.

"Дикое поле", состоящее из двух простых, но больших вещей – космоса над головой, земли под ногами и, в качестве бонуса, мазанки-хутора-юрты посередине, примыкает к той замечательной линии евразийского кинематографа, которая начинается с "Земли" Довженко и заканчивается в районе Внутренней Монголии, где уже не фильм осваивает пространство, а само пространство порождает фильм: важный факт, который монгольские режиссеры, на радость фестивальным отборщикам, прекрасно в свое время уяснили. К этой линии, однако, фильм Калатозишвили примыкает где-то посередке в полном соответствии с географией ("Поле" снимали в Казахстане) и литературной основой – сценарием Петра Луцика и Алексея Саморядова. Скифов-мифографов, западной, однако же, закваски.

То есть, с одной стороны, азиатского пространства, из которого оператор Петр Духовской сотворил нечто такое, что хочется без конца копировать в качестве заставки на рабочий стол, оказалось бы вполне достаточно, чтобы полтора часа удерживать благодарных зрителей в состоянии глубокой медитации. С другой, к этому пространству прилагается мессидж-быль, где корова, слопавшая скатерть и ожившие мертвецы органично рифмуются с богооставленностью русской нации и прочей луцик-саморядовской небывальщиной в духе "собака лает, ветер носит". Калатозишвили, как режиссер, проявил себя просто на отлично, не дав сильного крена ни в шаманский Восток, ни в христианский Запад. В отличие, скажем, от «Эйфории» (2006), тоже дикой и степной, но где большое пространство явно превалировало над никчемным "не возжелай жену ближнего", исчезающим из памяти очень быстро (в "Диком поле", кстати, тоже есть любовный треугольник со стрельбой, но, скажем так, эпизодический).

Вырастить на диком поле, по которому отправилась в свободное путешествие страна, осмысленный, съедобный мессидж – большая задача новой киномифологии, которую Луцик с Саморядовым поставили перед русским фильмом в 90-е. Прошло десять лет, в воздухе опять запахло путешествиями, и к ней начали возвращаться заново. И второй, после "Эйфории", шаг сделан, кажется, в верном направлении.